Наталья Павлищева - Клеопатра и Антоний. Роковая царица
Цезарион жив, это главное. Но вдруг ей стало страшно, ведь Октавиан предупреждал, что если она покончит с собой, то дети будут убиты! Октавиан не Антоний, он это сделает. Но Петубаст сказал, что Птолемея, Александра и Клеопатру вырастят в Риме. Жрец не обманет, он всегда знает, что случится в будущем. А вдруг он ошибся?
Клеопатра пыталась убедить себя, что жрец никогда не ошибается, но у нее это плохо получалось. Тогда она стала размышлять, что произойдет, если Октавиан все же проведет ее за своей колесницей по Риму? После позора следует только смерть, а что с детьми? Их убьют вместе с матерью, заточат в монастырь, а то и того хуже — продадут в рабство? Картины одна страшней другой мелькали перед ее глазами. Было ясно, что ей самой не спастись, да и зачем? Но независимо от ее смерти судьба детей зависит от милости Октавиана, а не от того, доживет бывшая царица Египта до триумфа в Риме или нет.
Как же она раньше об этом не подумала?! Все заслоняло беспокойство за малышей. А еще ждала сообщения, что Цезарион спасся. Вот, дождалась… Для Октавиана главное — убить Цезариона и провести ее по Риму, связанной, за своей колесницей под улюлюканье беснующейся толпы. Цезариона Октавиан считает мертвым, а вот своего позора она не допустит.
Клеопатра вдруг почувствовала, что свободна! Она была свободна от воли Октавиана, он уже ничем не мог испугать царицу!
На сердце стало легко, она только мысленно просила прощения у младших детей за то, что погубила их жизни, вместо царского дворца им предстоит не слишком хорошее существование. А еще у всех, кто по ее вине пострадал. Таких было слишком много, этот груз еще придавит царицу в Зале Двух Истин на Суде Судьбы. Но теперь она думала не о том, все равно изменить уже ничего невозможно.
Клеопатра думала, как сделать, чтобы Октавиан не сумел помешать ей.
— Гай Юлий, царица… бывшая царица просит позволить ей навестить могилу Марка Антония.
Октавиан пожал плечами:
— Пусть идет. Все равно послезавтра отплываем. Только глаз с нее не спускать!
Он так для себя и не решил, что сделает с этой женщиной. В том, что проведет по улицам Рима в рубище и связанной, не сомневался, а потом что? Оставлять Клеопатре жизнь опасно, эта способна бежать из-под любых запоров и все начать сначала. Правда, теперь у царицы, бывшей царицы, как правильно оговорился Туллий, нет ее сокровищ, появиться в Египте она тоже не сможет, потому что в стране не простят пережитого позора. А без денег она ничто.
Почему на помощь Клеопатре не пришли жрецы? Наверное, и им надоели метания царицы и ее связь с римлянами. Расчет Октавиана был верен, когда он позволил Антонию ввязаться в связь с царицей до конца. Но теперь все завершено, если верить советникам, завтра ветер сменится, еще через день-другой можно будет выйти в море и обратно в Рим, везя глупую Клеопатру в кандалах, как рабыню.
Теперь ему никто не сможет помешать стать властелином половины мира. Причем добился он этого, вовсе не будучи великим полководцем, как Александр, даже не будучи сильным, как Цезарь. Но его время еще впереди, он, Гай Юлий Октавиан Цезарь, станет великим правителем великой страны. И никаких соправителей, триумвиров, гражданских войн. Римляне воспримут с восторгом его правление, в этом Октавиан не сомневался.
Он будет строить дома и прокладывать дороги, реформирует многое в Риме, а своим собственным поведением будет показывать положительный, а не отрицательный пример. Никаких любовниц, жен в Египте и измен. Подумав о Египте, он решил, что превращать эту страну в провинцию не стоит, ее не подчинить полностью, потому что Египет — это не только Александрия, а воевать в пустыне не рискнул даже Александр. Пока хватит сокровищницы Птолемеев, а потом будет видно…
Откуда возник этот человек, Октавиан даже не понял. Жрец словно родился из воздуха. Консул пытался вспомнить, где его видел, но мысленно махнул рукой, бритые головы так похожи одна на другую. Почему-то не было страшно, словно Октавиан заранее знал, что появление жреца ничем ему не грозит.
— Цезарь, — консула не удивило, что египтянин называет его именем, к которому у самого римлянина душа лежит больше всего, — у Клеопатры среди сокровищ есть большой алмаз. Не бери его себе.
Вместо того чтобы спросить, почему, Октавиан поинтересовался:
— А куда деть?
— Оставь с ней.
Консул усмехнулся, встал, чтобы пройтись по комнате, для этого на мгновение пришлось потерять из вида жреца, а когда обернулся, того уже не было в комнате, исчез, как и появился.
Хватит с него загадок, убийств, появлений и исчезновения людей! Пора домой, скорей бы уж сменился ветер. Завтра же надо приказать, чтобы готовили корабли, он и дня ждать не станет, не будет попутного ветра, пойдут на веслах! Клеопатра хочет попрощаться? Пусть прощается с Марком Антонием.
Октавиан позвал секретаря и распорядился готовить все к отплытию.
— И сообщите царице, что через день мы отплываем, пусть действительно попрощается с Антонием.
Клеопатра прекрасно понимала, что за каждым кустом подслушивающее ухо, но ей было все равно, она действительно прощалась, но не с одним Антонием, со всем Египтом. Царица не могла увидеться с детьми, такая просьба вызвала бы подозрение, не могла пройтись по улицам любимой Александрии, не могла выйти свободно в сад, она уже ничего не могла. Петубаст прав, ее время кончилось. Оставалось только привести себя в порядок и ждать помощи от жреца.
Чтобы не вызвать подозрений, она громко причитала, что хотела бы быть похороненной рядом с возлюбленным, но вот он лежит здесь, а ее увезут в далекий Рим и похоронят там. Конечно, Октавиану донесли о таких стенаниях царицы. Консул фыркнул:
— Она раньше бы думала, и хоронить бы не пришлось!
Вернувшись во дворец, Клеопатра приказала приготовить ванну, приняла ее, съела свой последний изысканный обед, отдалась в руки умелых рабынь, которые с рыданиями обрядили ее в лучший наряд. И все это не вызвало никаких подозрений именно из-за стенаний на могиле мужа, римляне посмеивались: ишь как старается хоть напоследок насладиться роскошью! Перед смертью не надышишься. Завтра тебя, царица, увезут в оковах, там не будут давать столько изысканных блюд, придется привыкать к черствому хлебу. И от золота отвыкать тоже.
Уже вечерело, когда во дворец вдруг пришел старик с корзиной, полной спелых смокв.
— Царица просила принести, поесть в последний раз.
Если бы не это «последний раз», может, и не пропустили бы, отобрали корзину или заставили пересыпать. Но старик почти горестно поинтересовался:
— А верно, что нашу царицу завтра отвезут в Рим и там убьют?
