Опавшие листья - Коллинз Уильям Уилки
Грустная истина заключалась в этом желании. Для нее не было облегчения в слезах, забвения в обмороках. Сильный организм этой женщины не имел снисхождения к невыразимым мукам, терзавшим ее душу. Он удивительно противостоял всему: он превращал ее как бы в камень или железо.
Она отвернулась от огня, сама удивляясь себе.
– Какая низость, мне бояться смерти! Зачем буду я жить?
Лежавшее на столе письмо попало ей на глаза. «Теперь прочтем его», – сказала она, взяла письмо и стала читать.
«Все, что я могу для вас сделать как джентльмен, это избавить вас от дальнейших недоумений и ожиданий. Вы не увидите меня сегодня в десять часов по той простой причине, что я не знаю и никогда не знал, где находится ваша дочь. Желал бы быть богатым, чтоб возвратить вам ваши деньги. Но так как не имею на то никакой возможности, то хочу дать вам добрый совет. Если вы будете когда-нибудь сообщать свои тайны мистеру Гольденхарту, то позаботьтесь о том, чтоб никто не мог вас слышать».
Она прочла эти ужасные строки, не потеряв, по-видимому, своего самообладания. Ее ум не утруждался мыслью о том, кто подслушал и изменил ей. Для обыкновенного любопытства, для обыкновенных ощущений она была нравственно мертва.
Одна мысль овладела ею, мысль об обманувшем ее мужчине.
– Если б он попался мне, я впилась бы в горло его руками и задушила бы его! Но так как… – Преследуя свою мысль, она бросила письмо в огонь и позвонила.
– Снесите это в ближайшую аптеку, – сказала она, отдавая служанке рецепт на стрихнин, – подождите там и принесите мне лекарство.
Оставшись одна, она отперла конторку, вынула оттуда письма и бумаги. Потом взяла перо и написала письмо Амелиусу.
Когда служанка вернулась и принесла ей лекарство, пробило одиннадцать часов.
Глава XXXIII
Тоф возвратился в коттедж с туфлями и чулками.
– Как вы долго ходили, – заметил Амелиус.
– Это не моя вина, сэр, – оправдывался Тоф. – Чулки я добыл без затруднения, но в ближайшем башмачном магазине я не мог найти по мерке туфель, все были слишком велики. Я отправился к своей жене и попросил ее указать мне подходящий магазин. Посмотрите! – воскликнул он, показывая пару шелковых стеганых туфель с голубыми розетками. – Эти, кажется, достойны прелестной ножки. Померьте их, мисс.
Глаза Салли заблестели при виде туфель. Она вскочила с места и бросилась в свою комнату. Амелиус, заметив, что она ступает с трудом, позвал ее.
– Я совсем забыл о нарыве, – сказал он. – Прежде чем вы наденете новые чулки, Салли, покажите мне вашу ногу. – И обратившись к Тофу, он продолжал:
– Вы всегда так находчивы, а не подумали об игле и нитках.
Старый француз отвечал с видом почтительного укора.
– Зная меня, сэр, – сказал он, – могли ли вы сомневаться в том, что я сам чиню свои платья и штопаю свои чулки. – Он отправился в свою спальню и вернулся оттуда с кожаным свертком. «Когда вы будете готовы, сэр?» – прибавил он, развернув сверток и вдев нитку в иглу, между тем как Салли снимала носок с больной ноги.
По указанию Амелиуса она села на стул у окна. Он опустился на одно колено, а на другое поставил ее ногу.
– Повернитесь больше к свету, – сказал он, взял рукой ее ногу, осмотрел и вдруг быстро опустил ее на пол.
Салли вскрикнула от испуга, и Тоф приблизился к ним.
– Посмотрите, – закричала она, – ему дурно! – Тоф посадил Амелиуса на стул. «Господи помилуй, – пробормотал ошеломленный старик, – что случилось?» Амелиус побледнел, как смерть, что бывает с мужчинами крепкого сложения при внезапном потрясении. Он не мог выговорить слова. «Выпейте водки», – посоветовал Тоф, указывая на буфет. Салли тотчас же подала ее. Это несколько взбодрило Амелиуса.
– Очень жалею, что испугал вас, – тихо промолвил он. – Салли! Дорогая маленькая Салли, ступайте оденьтесь поскорее. Вы должны поехать со мной, я скажу вам после зачем. Господи! Почему не знал я этого прежде? Он увидел, что Тоф удивляется и дрожит. «Добрый старик! Не пугайтесь, вы после все узнаете. Бегите, приведите первый попавшийся кабриолет».
Оставшись на минуту один, он немного собрался с духом. Он старался выиграть время, приготовить себя к предстоящему свиданию с мистрис Фарнеби.
– Я должен обдумать, как поступить, – размышлял он, сознавая, какое потрясающее впечатление произвело на него самого это открытие, – она не ожидает, что я приведу ей ее дочь.
Салли возвратилась к нему совсем готовая идти из дома. Она казалась испуганной, когда он подошел к ней и взял ее руку.
– Не сделала ли я чего-нибудь дурного, – спросила она по детски. – Не хотите ли вы меня отвести в какой-нибудь другой приют? – Тон и взор, с которым были произнесены эти вопросы, нарушили сдержанность, взятую на себя Амелиусом ради нее же.
– Дорогое дитя! – воскликнул он. – Можете ли вы выдержать очень большую неожиданность? Я умираю от желания сообщить вам радостную истину, но боюсь сделать это. – Он заключил ее в объятия. Салли дрожала от беспокойства. Вместо того, чтоб отвечать ему, она повторила свой вопрос.
– Вы хотите отвезти меня в какой-нибудь другой приют?
Он не мог выдержать больше.
– Это счастливейший день в вашей жизни, Салли! Я отвезу вас к вашей матери.
Он прижал ее к себе и с тревогой смотрел на нее, опасаясь, что высказался слишком быстро.
Она молча подняла на него свои глаза, в них выражались страх и удивление, не было и следа радости. Священные понятия и чувства, связанные с именем матери, были ей неизвестны. Человек, который проявил к ней сострадание, спас ее, так нежно обошелся с нею, был для нее отцом и матерью. Она опустила голову ему на грудь, изменившийся голос ее показал ему, что она плачет.
– Мать моя возьмет меня от вас? – спросила она. – О, обещайте мне, что вы привезете меня назад в коттедж!
На минуту, и только на одну минуту, Амелиус был разочарован в ней. Великодушие, свойственное его натуре, живо представило ему настоящую точку зрения. Он вспомнил, какова была до сих пор ее жизнь. Сострадание к ней наполнило его душу.
– О, моя бедная Салли! Наступит время, когда вы не будете думать так, как думаете теперь! Я не сделаю ничего, что может огорчить вас. Вы не должны плакать, вы должны быть счастливы и любить свою мать.
Она вытерла слезы.
– Я сделаю все, что вы мне велите, – сказала она, – если вы меня привезете назад, Амелиус вздохнул и ничего не сказал больше. Он серьезно и безмолвно повел ее с собой, когда доложили, что экипаж у дверей.
– Я заплачу вдвое, если вы доставите нас на место в четверть часа, – сказал он извозчику. Было двадцать пять минут двенадцатого, когда извозчик тронулся от коттеджа.
С этой минуты разница в переживаемых чувствах двух спутников все более и более стали обнаруживаться. По мере того, как волнение Амелиуса усиливалось, Салли становилась более спокойной и доверчивой. Первый вопрос, с которым она обратилась к нему, относился не к ее матери, а к странному его состоянию при виде ее ноги. Он отвечал, объяснив вкратце и искренно все положение дела. Рассказ о происшедшем между ним и ее матерью заинтересовал и встревожил ее.
– Как может она так любить меня, не видав в продолжение стольких лет? – спросила она. – Мать моя леди? Не говорите ей, где вы нашли меня, ей будет стыдно за меня. – Она замолчала, и в волнении смотрела на Амелиуса. – Огорчены вы чем-нибудь? Могу я взять вашу руку? – Амелиус подал ей свою руку, и Салли успокоилась.
Когда они подъехали к дому, дверь была отворена. Джентльмен, одетый в черное, поспешно вышел оттуда, посмотрел на Амелиуса и заговорил с ним, когда тот вышел из экипажа.
– Извините, сэр. Могу я спросить вас, не родня ли вы даме, которая живет в этом доме.
– Нет, – отвечал Амелиус. – Но я ее друг и привез ей хорошие вести.
Серьезное лицо незнакомца выразило сострадание.
– Я должен поговорить с вами прежде, чем вы пойдете туда, – сказал он, понижая голос и смотря на Салли, еще сидевшую в кабриолете. – Вы извините, может быть, мою вольность, когда я скажу вам, что я доктор. Войдемте на минуту в сени, но не берите с собою молодую леди.
