Элиза Ожешко - В провинции
Пан Томаш с досадой махнул рукой и продолжал, а сосед удивленно и недоверчиво слушал.
— Зарубите себе на носу, сосед: если хотите знать, будут ли супруги счастливы, смотрите на них не тогда, когда они целуются, а когда не целуются. Коли муж после свадьбы как ни в чем не бывало сразу берется за работу, и жена тоже находит себе занятие, а целуются они только кончив дела, да так, чтобы не на виду у всех, — хорошо! Быть им счастливыми!.. Если они, сидя рядом, так иной раз заговорятся, что на долгие часы забывают о поцелуях, — хорошо! Быть им счастливыми! Но если оба ничего не делают, ничем не заняты, только ласкают друг друга с утра до вечера, невзирая на то, что на них смотрят, — это, сударь, добра не сулит! И если, сидя рядом, не разговаривают, только целуются, а как перестанут, так скучно им до зевоты — плохо дело, из рук вон плохо! А почему? Да потому, что шли под венец, не понимая, что такое брак, семья. Решили, что это так себе, забава, развлечение, исполнение прихоти, не подумали, что союз двух людей, предназначенный для взаимной помощи и взаимного совершенствования души. А какая же помощь, если оба бездельничают? Какое взаимное совершенствование, если им и говорить-то не о чем? Поцелуи скоро станут привычными и наскучат им, начнут молодые, сидя рядом, зевать, потом спорить, потом ссориться, потом вовсе разговаривать перестанут, а там и смотреть друг на друга не захотят, и либо разойдутся, либо будут жить под одной крышей как, с позволения сказать, два кота в мешке. Человек уважаемый, берясь за что-нибудь, должен знать, для чего он это делает, и, вступая на тот или иной путь, думать о конечной цели. А когда молодые люди женятся, не познакомившись как следует и не понимая, что такое семья, они не ведают, что творят, не знают, к чему идут. А где ничего не смыслят в труде, там и труд не спорится, где цель неясна, там и пути неверные…
Сосед внимательно слушал пана Томаша. Понял он что-нибудь из этого разговора или нет, неизвестно, но с тех пор он стал при всяком удобном случае внимательно наблюдать за молодыми Снопинскими. Особенно его поразило замечание старого оригинала о зевании, то есть способны ли молодые супруги увлечься задушевным разговором настолько, чтобы забыть о поцелуях, или же их одолевает зевота, едва они перестают целоваться. Однажды, глядя на Снопинских, сосед подумал: «Сейчас увидим — заговорятся они или начнут зевать?» Снопинские сидели рядышком и, не обращая внимания на многочисленное общество, держались за руки; сначала они как будто стали разговаривать: Александр о чем-то спросил жену и поцеловал ей руку, жена ответила, и они чмокнули друг друга в губы, после чего умолкли. Сосед все смотрел и думал: любопытно, увлекутся они разговором или нет? Смотрел, смотрел, а молодые все молчали да молчали. Сосед уже устал наблюдать за ними и хотел уйти, как вдруг заметил, что Александр, слегка отвернувшись, проглотил зевок и тут же Винцуня, точно заразившись от него, тоже отвернулась и зевнула.
Сосед даже глаза вытаращил. «Ну и ну! — подумал он, — а ведь старый чудак — колдун, не иначе! Как он догадался, что они будут зевать?» Он снова поглядел на Снопинских, они снова целовались, но глаза у них были такие, как будто им хотелось зевнуть, и сосед невольно повторил слова пана Томаша:
— Скверно, сударь мой!
Нет ни малейшего сомнения в том, что супруги Снопинские в первое полугодие после свадьбы упивались друг другом и всем миром вокруг. Они ничего не делали, только веселились да ласкались, ездили в гости, приглашали гостей к себе; Александр привозил жене из города наряды, цветы, разные безделушки, Винцуня радовалась подаркам, расставляла их, украшала цветами комнаты и каждый день меняла прическу, спрашивая у зеркальца: «Не понравлюсь ли я так Олесю еще больше?» Олесь без конца повторял, что она ему нравится всегда, в любом наряде и никогда не перестанет нравиться, но ей хотелось слышать это еще и еще, и она уже не знала, какого цвета подбирать платья и какую придумать новую прическу, чтобы выглядеть в его глазах еще краше. Розовое ситцевое платье она сунула в какой-то ящик, на самое дно, как оставленную на память ненужную вещь, а носила то черные, чтобы оттенить белизну своего лица, то голубые, как нельзя лучше подходившие к цвету ее золотых волос, то белые, потому что Олесь объяснился в любви, когда она была в белом платье. Александр обожал жену, и, когда она, завершив утренний туалет, выходила из своей комнаты, свежая, нарядная, просто ослепительная, он бросался перед ней на колени, целовал ей руки и восклицал: «Мое божество!» Иногда он хватал ее на руки и носил по комнатам, как ребенка, осыпая поцелуями, ему хотелось всему миру показать, какая у него жена, и он без конца возил ее по гостям, приглашал гостей к себе. В Неменке постоянно слышались шум, смех, веселье, окна ярко светились ночи напролет, в доме звучала музыка, танцевали. Впрочем, танцы бывали не только при гостях: иногда Александр усаживал Винцунину тетку за рояль и просил сыграть какой-нибудь старинный вальс, а сам, обняв Винцуню за талию, кружился с ней по всем комнатам до тех пор, пока оба, хохоча и запыхавшись, не падали с ног. Однажды Александр попросил соседа, дряхлого старичка чиновника, выучить его танцевать менуэт, а пани Йеменская, сидя за роялем, умирала со смеху. Больше того: как-то, когда родители навестили Александра, он пристал к отцу и к Винцуниной тетке и уговорил их станцевать. Напрасно те отнекивались, отшучивались и даже сердились, Александр умел так подольститься и упросить, что ему невозможно было противиться. Винцуня села за рояль и сыграла менуэт, который выучилась играть у своей тетки; пан Ежи с пани Неменской танцевали, а Александр, стоя между ними, руководил.
— Папенька направо! Тетушка налево! — кричал он. — Пониже кланяйтесь, милая тетя! Повыше прыгайте, милый папа!
Пан Ежи и пани Неменская после танца без сил свалились на диван, но весело хохотали и были в наилучшем расположении духа, потому что Александр и Винцуня, стоя на коленях перед стариками, смеясь, ластились к ним и целовали им руки.
Хотя это были осенние и зимние дни, в доме молодых Снопинских царили весна и лето. У окон, в клетках, увитых густой зеленью, пели канарейки; яркие ковры на полу напоминали цветочные клумбы; два больших трюмо, обрамленные плющом, отражали Винцуню, куда бы она ни повернулась.
Кое-где поблескивала золотистая бронза, пунцовая обивка стульев и кресел придавала веселый и красочный вид комнатам.
Вставали молодые обычно в одиннадцать часов; в полдень они, приплясывая, вбегали в столовую, где давно поджидала с завтраком пани Неменская, а потом начиналась беготня, пение, танцы, поцелуи, гости, и так до глубокой ночи. Засыпали в Неменке чаще всего тогда, когда люди встают на работу.
