Сара Маклейн - Манящая тайна
— Я считал, что это мой долг. — Мара не сообразила, о чем Темпл говорил, а он между тем продолжал: — Я ведь думал, что убил тебя. — Он сказал это так, словно говорил о чем-то незначительном — об утренней газете или о погоде. Опустив руку, он добавил: — Как оказалось, я этого не делал.
Ощущение потери, когда он убрал руку от ее щеки, было невыносимым.
Ей хотелось сказать: «Прости». Но вместо этого она провела ладонью по щеке. Щетина кололась, искушала…
Тут Темпл снова посмотрел ей в глаза, и она увидела в его взгляде сожаление, смешанное с замешательством, досадой и… Да, возможно, с гневом. Впрочем, Мара не была в этом уверена.
— Я никогда не желала тебе зла. — Она помолчала, посмотрев на зеркальное окно, из-за которого женщины наблюдали за матчем. — Мне даже в голову не приходило, что ты пострадаешь.
Он ничего не ответил, но ответа и не требовалось. Мысль о том, что ее поступок останется без последствий, была идиотской. Но она продолжала говорить, словно ее слова могли отменить прошлое.
— Но потом, когда я услышала их… когда они за тобой наблюдали…
— Кто? — спросил Темпл.
Мара кивнула на зеркало.
— Женщины. То, как они говорили о тебе… это отвратительно. — Она скользнула пальцами с его подбородка вниз, к груди, поглаживая выпирающие пол рубахой мускулы. — И то, как смотрели на тебя… это тоже отвратительно.
— Ты ревнуешь?
Да, конечно. Но сейчас она имела в виду совершенно другое.
— Отвратительно, как они пожирали тебя взглядами… Словно ты — животное. Или какое-нибудь лакомство, которое можно проглотить.
Темпл отвел ее руку в сторону, и Мару опять охватило чувство утраты. Ужасно!
А он вдруг сказал:
— Мне не нужна твоя жалость.
Ее глаза распахнулись.
— Жалость?..
Да как он мог подумать, что это чувство, сильное, тревожившее, пронзавшее ее насквозь, что это чувство — жалость? Ну уж нет, все не так просто.
— Лучше бы это была жалость. — Мара снова положила руку ему на грудь, туда, где мускулы то и дело расслаблялись и напрягались. — Будь это жалость, я, наверное, смогла бы ее подавить.
— В таком случае что же это? — спросил он низким, чуть хрипловатым голосом.
И Маре вдруг показалось, будто этот огромный зал — самая маленькая комнатка из всех, где ей доводилось бывать. Тихая и уединенная.
Она покачала головой, всем своим естеством ощущая, что ей отчаянно хотелось его прикосновений. Его прощения. Хотелось его.
— Не знаю… Но ты заставляешь меня чувствовать… — Она умолкла, не в силах описать свои чувства словами.
— Чувствовать?.. Что именно?
Ее ладонь словно сама собой скользнула вверх, и пальцы Мары зарылись в его волосы. Темпл отстранил ее руку своей здоровой рукой и оттолкнул Мару назад, на канаты. После чего приблизил к ней лицо и тихо спросил:
— Что я заставляю тебя чувствовать?
После их стычки на ринге весь Лондон считал ее таинственной любовницей Темпла. Глупые сплетни, разумеется. Дело, однако, было в том, что ее действительно влекло к этому мужчине. Влекло по-настоящему. А его руки, его губы, его тело…
Мара вздохнула. Она не знала, что с ней происходило, но понимала, что погубит себя.
Но поединок уже начался, хотя сражаться было бесполезно. Ведь она желала победы не себе, а ему.
Вцепившись обеими руками в канаты, Мара прошептала:
— Ты заставляешь меня чувствовать… — Она от растерянности замолчала.
И в тот же миг его губы прижались к ее губам. Поцелуй был нежнее, чем раньше. И в то же время он казался необычайно чувственным. Когда же Темпл прервал поцелуй, она поняла, что этого слишком мало.
— Продолжай, — прошептал он.
— Рядом с тобой мне жарко и одновременно холодно.
Он снова ее поцеловал. На этот раз в шею.
— А что ты чувствуешь сейчас?
— Горю в огне, — ответила Мара, содрогнувшись. — И замерзаю… Ох, не знаю.
Он улыбнулся и спросил:
— А что еще?
— Когда ты смотришь на меня, я чувствую себя единственной женщиной на свете.
Его взгляд упал на вырез ее платья — чужого платья, так что лиф был чересчур тесным. Темпл скользнул пальцем под ткань, почти не задев кожу, и Маре невыносимо захотелось, чтобы платье куда-нибудь исчезло. А потом он потянул за белую ленту, завязанную впереди, и начал медленно расшнуровывать лиф до тех пор, пока ткань не обвисла. Мара инстинктивно отпустила канаты, схватившись за платье. Пытаясь его удержать. Но Темпл осторожно высвободил из рукава сначала одну ее руку, затем другую. При этом сказал:
— Держись за веревки.
И Мара отдалась на его волю, снова вцепившись в канаты.
Платье едва удерживалось на груди, вот-вот могло сползти. Темпл же пристально смотрел на него, и Мара подумала: «Неужели он сможет снять платье взглядом?»
И тут он провел по ткани Пальцем, и платье упало к ее ногам. Мара невольно вздрогнула.
— Тебе холодно? — спросил Темпл.
— Нет. — Она пылала, как солнце.
А он, опустив голову, втянул в рот сосок вместе с сорочкой и начал теребить его через ткань, заставляя ее томиться по большему. По нему.
Внезапно он поднял голову и посмотрел ей в глаза:
— Что еще, Мара? Что еще я заставляю тебя чувствовать?
— Ты заставляешь меня желать, чтобы все было по-другому.
Он вознаградил ее за это признание — и сорочка Мары, внезапно вспорхнув вверх, полетела на пол, так что она осталась в одних шерстяных чулках и дурацких шелковых туфлях, так подходивших к платью, в котором она приехала сюда в ту ночь, но совершенно неуместных сейчас.
Темпл долго смотрел на нее, любуясь ею, согревая ее страстным взглядом своих черных, как полночь, глаз.
Когда же он легонько дунул на ее сосок, Мара тихо застонала. А он поднял голову, заглянув ей в глаза. И она увидела, что он ее желает, томится по ней. Внезапно почувствовав, что у нее подогнулись колени, Мара подумала: «Как хорошо, что канаты у меня за спиной такие прочные».
— Ты заставляешь меня измениться, стать другой, — прошептала она.
«Заставляешь меня хотеть большего».
Он покачал головой:
— Нет, я этого вовсе не хочу.
В голове заметались мысли, слишком путаные, чтобы в них разобраться. И она желала только одного — сказать что-нибудь правильное. Что-нибудь такое, что приблизит его к ней. Что даст ей то, чего она хотела. Страстно хотела.
— Все-все, — шепнула она. — Ты заставляешь меня чувствовать абсолютно все.
И тут, прямо на ринге, в своей крепости и в своем королевстве, он опустился перед ней на колени, обнял одной рукой за талию и прижался губами к ее животу. После чего сказал:
— Нет, не все. Пока еще не все.
