День, в который… - Екатерина Владимировна Некрасова
И все же он согласился. Он бы на что угодно согласился, лишь бы отвлечься, не слышать этого шепота, не чувствовать жаркого дыхания и задевающих ухо мокрых усов…
— …К чему нам ссориться?
Запах спиртного ударил в ноздри; стаканы чокнулись, золотистая жидкость плеснулась через края на скатерть. Подкравшаяся мартышка с рундука тянулась к стакану командора. Он не замечал; он смотрел, как пьет Воробей — в несколько глотков, только булькало да дергался кадык.
Тело отреагировало парадоксально. Позорно, немыслимо… сама мысль о том, что вид грязного пьяницы-пирата, хлещущего ром… Да даже с женщиной, которая вела бы себя так, как Воробей, он не стал бы разговаривать ни о чем, кроме официального разрешения на занятие проституцией; да и то не стал бы, ибо это никак не входит в обязанности командира эскадры…
Воробей уронил руку ему на плечо — обдав запахом пота. На белой рубахе под мышками — бурые пятна.
Норрингтон стиснул зубы — он едва мог усидеть на стуле; проклятый же пират, будто назло, придвинулся чуть не вплотную. Глядел в глаза, продолжая что-то болтать — Норрингтон глядел на шевелящиеся губы под усиками, не понимая ни слова. Кровь стучала в ушах.
Он проклинал себя. Он проклинал тесные форменные бриджи. А Воробей, чья рука небрежно лежала на окаменевшем от напряжения плече командора, как будто издевался. Их лица разделяло не больше пары дюймов, Норрингтон дышал выдыхаемым пиратом перегаром. Он видел каждый волосок в Воробьевых усах и щербинку на золотом зубе, комочки краски на ресницах…
— С-кажи…те… — командор перебил его, уже плохо понимая, что говорит, — это в самом деле… это краска или?..
Воробей ухмыльнулся, блеснув зубами.
— Проверь сам.
Командор вздрогнул. Пират, став вдруг странно серьезным, взяв его за руку, его пальцами прикоснулся к своей щеке, к нежной коже под глазом… Командор вырвал руку. Кончики пальцев были испачканы черным. На щеке Воробья осталась смазанная полоса. Тот улыбнулся, — отвернулся, легко пожав плечом…
В следующую минуту командор обнаружил перед носом кусок свинины со свисающими луковыми завитками.
— За-акусывайте…
Сам факт: пират, с многозначительно-похабными ужимками пытающийся покормить с руки офицера королевского флота… И все же несчастный Норрингтон, будто под гипнозом, потянулся губами. Кусок дернулся в сторону — командор, промахнувшись, стукнул зубами. Пират ухмылялся.
Ярости не было. Она, эта ухмылка, не была издевательской, — она…
Смуглая рука с манерно оттопыренным мизинцем водила куском мяса у него под носом, — не дождавшись реакции, вложила прямо в рот — протолкнула. Сальные пальцы задели по губам…
Только сжав кусок зубами, Норрингтон вспомнил о том, как дышать.
Мясо оказалось жестким. Жилистое. Или недожаренное.
— Лю… — с усилием сглотнув недожеванное, — любите острое?
Он чувствовал себя полным идиотом, но лицо Воробья оставалось трагически-серьезным.
— О да! Иногда.
Глядя в блюдо, вконец очумевший командор мучительно пытался сообразить, какой подвох может заключать в себе невинный корнеплод; а между тем они чокнулись снова — и стаканы опять оказались полными, а ведь он не собирался напиваться с этим… с этим…
Комната слегка расплылась перед глазами; никогда ни одна женщина не вызывала в нем желания ударить. Разве он мог бы ударить Элизабет?
…И завалить прямо на стол, и… Чудовищное желание сделать ЭТО с мужчиной пришло командору впервые в жизни; впервые в жизни он вдруг понял, что способен… прямо сейчас… Он задержал дыхание; медленно выдохнул сквозь зубы и снял руку Воробья. Отодвинулся — и вот это последнее, пожалуй, получилось резковато. Ножки стула по полу скрипнули громко и испуганно. Глядя в стол, Норрингтон почувствовал, как у него разгораются уши.
Пират, подцепив ногой ножку своего стула, придвинулся снова. Рука как ни в чем ни бывало вернулась на прежнее место. («Боже, да что ему надо от меня?!»)
— Мистер Воробей…
Он был готов услышать привычное: «Капита-ан Джек Воробей».
— Дже-еймс… Меня можно звать по имени.
Боже.
…И тут обнаглевшая мартышка, ухватив стакан Норрингтона обеими лапами, движением завзятого пропойцы выплеснула ром в глотку — и вдруг фонтаном выплюнула на пол.
Оба вскочили. (Норрингтон с некоторым удивлением обнаружил, что нетвердо держится на ногах. Перед глазами плыло.) Воробей швырнул в мартышку пустой бутылкой — промахнулся, бутылка разлетелась, ударившись о стену. Мартышка, бросив стакан, с верещанием метнулась в угол, в койку, забилась куда-то в простыни.
— Это же обезьяна Барбоссы!
— Да!
…На палубе «Жемчужины» пираты поднимали головы, прислушиваясь к доносящимся снизу грохоту, звону и азартным выкрикам.
— Чего это они там делают? — растерявшаяся Анамария даже утратила апломб, сразу став Гиббсу гораздо симпатичнее.
Тот покосился на крышку люка и вдруг залихватски подмигнул.
— Только не заглядывай. — И, придвинувшись ближе, договорил шепотом: — Сдается мне, женщине этого видеть не надо.
Анамария глядела непонимающе — поняла, ахнула и попятилась, прижав пальцы к губам.
…Давно он не был так отвратительно пьян. Мартышка ураганом носилась по каюте, швыряя в гоняющегося за ней Воробья все подряд — подзорную трубу, растрепанную книжку, какие-то, кажется, шкатулочки и флакончики; сиганула в подвесную койку и оттуда запустила подушкой… Когда она с визгом бросилась прямо на командора, тот все же вспомнил, что обезьяна, хоть и пиратская, попала сюда с «Лебедя» и, следовательно, по его, Норрингтона, вине, — и в свою очередь попытался ее схватить; оступился… Схватить не удалось — смутное темное пятно, каким мартышка предстала в его глазах, увернулось и исчезло в окне.
Пират налетел на него спиной — потеряв равновесие, оба повалились на ковер. Волосы Воробья хлестнули Норрингтона по лицу; оказавшийся сверху пират заерзал, перекатился на живот — неожиданно угловатая, живая тяжесть, запахи…
Волосы. Командор выплюнул угодившую ему в рот засаленную прядь; но вместо отвращения…
Реакция организма вновь оказалась непредвиденной.
Темные наглые глаза были в нескольких дюймах, и Норрингтон мог только сжимать челюсти, отчаянно пытаясь призвать к порядку взбунтовавшееся тело. Которое больше знать не желало ни долга, ни приличий, ни морали… и Воробей, конечно, не мог не учуять того, что буквально воткнулось ему в живот. И, судя по ухмылке, учуял, — только среагировал вовсе не так, как ждал пунцовый от стыда командор, не удивившийся бы и оплеухе… Воробей приподнялся — и запустил руку; рука скользнула по животу Норрингтона — накрыла, легла уверенно.
— Что… ты делаешь… ч-черт… тебя возьми…
Он слышал отяжелевшее дыхание пирата.
