Безразличие - Евгений Константинович Стукалов
Сначала хотел он выпить водки и сигареты от плача душевного и глазкового. Потом пошел гулять. Думать. От рахтения. А теперь она, нагая, внимающая. Чего ему надобно? Хочет сесть ей на коленки как к маме. И высказаться – попросить совета. А потом она.
– А ты потом уйдешь? Надолго? – каряжно спрашивает он. Боится чего-то.
– А ты хочешь, быть со мной? – и с момент подумав оборвала дальшее и выругала – Нет. Я уйду обязательно. Нельзя быть вместе мне с тобой. Потом хуже будет. Ты же знаешь сам. Ты просто боишься сказать…сказать о этом апофеозе любви. Я права?
– Можно …
– Иди ко мне! Я могу помочь тебе. – снеговно прервала она его. Ведь Луна все знает о его горе и желаниях. Все. Они похожи. Не как вода или ее капли. Капли все разные если о их мыслях думать, а не о виде. Нет. Скорее у них схожесть как у смерти и любви. Ее не миновать. Лишь отсрочить. Не более. Я не верю, что есть нелюбящие. – Выплакайся.Мне выплакайся. А я тебе. Ты же этого желаешь.
Вот он испаряется к ней на коленки. Белые, колкие, святые коленки. А кожа, а ноги. Какая красота, прелесть веков. Словно облачко. Приляг он на нее и так хорошо ему. Слезы выплещиваются. И волосами спадают на землю по ее ногам, и Луна тоже плачет. Так он лег на нее. Так это священно. И обнимаются они. Им страшно. Он и Луна. Страх у артерий. И это волнение детское. Страшно жить. Не вот, а потом. После вот. И он плачет и обнимает ее хрупкое тело. И она – его. Так они вцепились. Ни слова. От этого обнимания им нужно было другое. Они этого понимали. Но не назвали это словами. Зачем слова, если есть это. Обнимаются и Луна сильнее и сильнее вцепляется в него. Мнут свою боль, свою страхость. Давят ее этим обниманием. Он – спутник Луны, она – спутница его. И слезы текут долго, словно вечно. Вечное скольжение уже дальше идет. Страшно им. А что дальше? Ведь они оба больны. Больны этим страхом, этой болью. Они зависимы от внимания близкого. А если нет такового, то делают близких из подручных средств.
– Почему есть Солнце? Зачем оно без тебя? Луна?
И снова они плачут. Ведь не в Солнце дело. А в раскаивании. В том, что без тебя. Ведь теперь все обретает эту мелодию. Сильную. Сильную. Про слабого. Про очень слабую солому. Которая может спокойно сгореть здесь. На то они и не солома. Они обнимаются. Мнут боль друг друга. И не горят. А ангелы? А бесы? Кому они нужны? Если есть что-то страшнее их мнений и слов. Если что-то возможное убить и тех, и этих.
Вот попала слеза Лунная на лицо его. С того бельинного, нежного, чуть водного и сухого лица. Слезинка. Она слишком щипильная. Так щипит, что солома кислится и исчезает на мелочь. А он такой же. Сейчас они одни и те же. Для него это тепло. Не смерть. Но то, что после – вполне смерть. Может быть ею названа.
Она звала его, он шел к ней. Лучше бы напился и накурился. А она просто не скучала. Лучше бы они оба не рахтились любовью. И тогда бы жили, не зная бед и друг друга. А так? Что он будет делать после? А Луна?
Жаль.
Вот растекается пот от закутанного в меха Солнца. И Луне пора уже. А он? А он спит. Уснул. Луна заботливая и нарахщена. Привела его домой в кровать. Укрыла и вечно поцеловала. Словно оклеймила, что теперь только так. И целовала не как младенца, мужа, клиента или другую солому. Знаете, чувство, когда вот-вот любимая упиватеся вашей мыслию и словом. А потом нужно продолжить. И ты уже накипячен и начинает пар выливаться копьями на ум любимой. Уверенность и страх. Это есть тогда. И оно подсознательное, сокрыто под панцирем умном. А потом кончаешь и оно встает и бьет тебя по щеке. От страха просто чучелом стоишь и смотришь на любимую. А сердце раскачали. И дабы остановить нужно что-то. Это чувство было у нее. Она не поцеловала его. А оставила свою жизнь. Она поцеловала свою силу, мощь, жизнь и в тоже время боль, страх и смерть. И ушла. Оставив кроме поцелуя слезку. Такую неряшливую и пылкую. Она ушла. И я уйду. До завтра.
На стыке навящщевейших туш (3 Призыв)
Ситцевые слезы политических мышцей.
Слышали не давно, а скорее несчастно год назад, великую поступь человечию. Он проснулся и бух. Ногой конечно. А не душой и членами. Ранее здесь вообще мало что было. Мало от человека. От деревьев, от лесов, от сумраков цветов. Громадко от природы. Ранее здесь и тигры розовые бродили. По пустыням таким. И жевали траву коларом ихним. Розовую. Жуют, жуют. Рядом прокруживает заюшка синенький. Тигр дожуевывает и прогавкавыет – а ты что, заишко, куда держишь прыжочку?
– Да так. Я … везде дом у меня. Я так, гуляю. Ищу себе норочку поспать.
– Ясненько. Хошь травушки? Сладкой, сладкой? Хошь? Не стесняйся ток. У нас все дом. У тебя. У меня. Все – дом.
– Спасибушки, я не голоден. Ток виноградной моркочки пожувал. Вишь на шубенке залеглась жидокость. Я пойду. А то не высплюсь.
– Ладненько. Ты если травки пожелаешь, иди ко мне. Я поделюсь. А если понравится – покажу много мест с ее вспыхами земными.
– Да! Завтра тогда, а сейчас спать. Пока что пойду поищу посплю и завтра. Хорошо?
– Я буду ждать. – и продолжил жувать травку. И тоже плескается травка на рубашонку тигрю. Но не видно пятен. Цветов одинаковы.
И пришел потом зайчик. И кушали они травку. Вот так раньше было. Без людей, без дорог, без чемоданов. С лесами, травой, деревьями. Громадно от природы. Малородно от людства.
И закат раньше по- другому навивался на платочек небесный. И по-другому небесные города плавали. Менилось. Эволюция.
Шел второй год борьбы этих двух. Боролись анти чего? Ну… Молчание. Он – за ее внимание. Она – за свою мечту. Смешная война. Небережная. Как-то он пытается ступить на берега эти. Фу. Не приятно даже дышать этим. Озвучивать до катков на жарке маслом. Нельзя.
Он проснулся рано. Наудивление. Зачем? Дошло до него это. Это безумие. Этот страх. От чего-то он заикнулся силой. И решил
