Клод Фаррер - Барышня Дакс
Контора – единственная комната – похожа на класс в школе: четыре беленые стены, покрытый пылью деревянный пол. На стене большая карта Кореи, утыканная японскими и русскими флажками: тамошние победы и поражения обозначают для здешних шелковников миллионные потери или прибыли; и другая карта, вся измазанная красной краской, карта северной Италии: Дакс и K° владеют в Пьемонте восемью прядильными заводами, не говоря о фабриках шелковичных коконов, не говоря о миланском отделении фирмы… Дакс и K° – одно из самых больших предприятий в Лионе.
На полу стоят шесть столов, заваленных бумагами, и шесть стульев для пяти служащих и для патрона. Стол господина Дакса, главы и собственника, ничем не отличается от остальных. Шесть перьев одинаково поскрипывают в тишине, деятельной тишине, которую каждые четверть часа прерывают только односложные технические выражения, которыми обмениваются сидящие за столами, да еще ежеминутные телефонные звонки.
Господин Дакс, костлявый, угловатый, с седыми волосами, серыми глазами, седой бородой, вдруг спросил:
– Мюллер! Вы продали органди?[7]
– Да, господин Дакс; по сорок пять.
– Сорок пять! Вчера при мне продавали по сорок шесть.
– Цены падают, господин Дакс.
– Цена всегда падает, когда вам приходится продавать!
Он говорил грубо, тоном презрительным и оскорбительным. Он был исключительно неприятным хозяином, но отличным дельцом, и служащие, ненавидевшие его, восхищались им.
Входная дверь открылась:
– Здравствуйте, Дакс.
Крикливый и добродушный толстяк фамильярно протягивал ему руку. Господин Дакс поднялся, выпрямив длинное сухопарое тело, и подал два пальца:
– Вы пришли относительно кантонского шелка? Это был фабрикант, покупатель, и сделка была крупная.
– Да, мне хотелось бы еще раз взглянуть на шелк… Но если вы возьмете тридцать шесть франков, как обычно, дело сделано.
– Нет.
У господина Дакса был принцип: в делах и во всем остальном никогда не говорить двух слов, когда достаточно одного.
Тем не менее он сделал знак чернорабочему, и тот прошел впереди него в склад, держа в руке электрический фонарь.
Тюки шелка были разложены в полном порядке, геометрически правильно один на другом. Ровные проходы между ними открывали к ним полный доступ. Это был как бы город, распланированный по линейке, – шелковый город с очень узкими улицами. В конце одной из этих улиц господин Дакс остановился перед раскрытым тюком, из которого выглядывали золотистого цвета мотки, похожие на пышные косы белокурой женщины, свитые и заплетенные.
Господин Дакс взял наудачу моток и смял в руке скрипучий шелк.
– Вот, – сказал он, – вы узнаете? Два куска, двадцать два – двадцать четыре. Тридцать шесть франков двадцать.
– Черт возьми! – вскричал фабрикант. – Ваш шелк кусается!.. Послушайте, Дакс, давайте говорить серьезно, знаете вы, что цены падают, а? И еще упадут, голубчик мой. Русских колотят все время, но до мира еще далеко.
– Знаю, – сказал Дакс. – Тридцать шесть двадцать.
– Тридцать шесть двадцать! Да вы больны! Как мне втолковать вам, что через неделю ваш кантонский шелк не будет стоить и тридцати пяти. Продайте же, черт вас возьми! Ну что, тридцать шесть, идет? Вы сами знаете, на рынке полно шелка!
– Знаю, – повторил господин Дакс, – тридцать шесть двадцать.
Он не отступал ни на йоту, упрямый, как мул, хладнокровный, как каменная глыба.
– Господь с вами, затвердили все одно и то же. Как, из-за несчастных шестнадцати тюков вы готовы потерять клиента?!
У него захватило дух, и он остановился, чтоб передохнуть. Как раз этим злополучным мгновением воспользовался робкий голос, чтобы прошептать за спиной господина Дакса:
– Добрый вечер, папа!
Господин Дакс, флегматичный с клиентом, оказался куда менее флегматичен по отношению к дочери и встретил ее без всякой нежности.
– Ты? Чего тебе надобно здесь?
И не дожидаясь ответа:
– Уходи. Ступай в контору. Я занят. Униженно и покорно барышня Дакс отошла к двери и молча стала ждать.
Сколько бы ни проповедовал аббат Бюир, тяжело было переносить такое обращение в присутствии стольких чужих. Ей двадцать лет, она уже не девочка.
Какая унылая эта контора. Такая темная, что даже днем нельзя обойтись без лампы. Резкий свет из-под абажуров зеленого картона бросал на потолок круглые тени.
Тем временем там, на складе, покупатель шумно и пространно отстаивал свои интересы; и отрывистый голос господина Дакса отвечал на все его разглагольствования:
– Тридцать шесть двадцать.
Барышня Дакс с волнением услышала звучную брань. Толстый фабрикант в бешенстве устремился к двери.
– Ни за что! Провалитесь вы на месте!
Он толкнул девушку и, внезапно застыдившись, стал извиняться:
– Виноват, барышня!.. Я не думал, что вы здесь. Прошу прощения…
Он лепетал оттого, что весь его гнев как рукой сняло от улыбки на этом свежем, юном лице.
И так как господин Дакс, в свою очередь, выходил из склада…
– Послушайте, старина, не будем ссориться. И разница-то всего в сто сорок четыре франка. Я беру шестнадцать тюков по вашей цене! Решено. Эта красивая высокая девушка – ваша дочь?
Одно мгновение у барышни Дакс было смутное и нелепое сознание, что она, такая незаметная, непонятным образом способствовала удачной продаже шестнадцати тюков шелка. Но едва покупатель ушел, как господин Дакс не замедлил показать ей, как глупа была эта мысль.
– Теперь ты. Зачем ты пришла мешать мне?
Барышня Дакс заговорила совсем тихо. Ей казалось, что все пятеро служащих, склоняясь над своей работой, поглядывают на нее, посмеиваясь.
– Мама прислала меня…
– Опять! Можно подумать, что дома нет телефона!
– Сказать тебе, что господин Баррье сегодня обедает у нас.
– Ну?
– И маме очень бы хотелось, чтобы обед был ровно в половине восьмого.
Господин Дакс, увлекаясь делами, обычно возвращался домой с большим опозданием; и госпожа Дакс, помешанная на аккуратности, никогда не теряла случая устраивать ему из-за этого сцены. Бедная Алиса часто служила буфером между их вечно враждебными наклонностями. На этот раз случилось то же самое; господин Дакс, взбешенный, пожал плечами:
– Я здесь не для своего удовольствия, не так ли? Если твоя мать не знает этого, можешь ей так и сказать.
И барышне Дакс пришлось убраться.
VI
Стоя перед своим зеркальным шкафом – в ложном стиле Людовика XVI, чрезвычайно богато отделанным, – барышня Дакс сняла шляпу.
В зеркале отражалась красивая девушка, статная, гибкая, не худая, с ласковыми черными глазами, с густыми черными волосами. Но барышня Дакс не понимала своей здоровой красоты и огорчалась, что она не белокура и не бледна. Ее идеал красоты был деликатен до последней степени; она обрела его однажды, увидев на шоколадной обертке изображение, называвшееся Меланхолия – изображение прозрачной девы с романтической прической.
