Елена Арсеньева - Путеводная звезда, или Куртизанка по долгу службы (Прасковья Брюс)
Ей изменяли, как самой обычной опостылевшей жене, ее бросали, как самую обыкновенную надоевшую любовницу. Однако она готова была хоть пожизненно хранить верность одному мужчине – при условии, что сей мужчина будет верен ей, – это раз, и будет неустанно удовлетворять ее отнюдь не уменьшающийся любовный аппетит – это два. Ко второму Орлов худо-бедно был пока что готов, однако хранить верность одной женщине он был органически не способен. Что говорить – он даже Прасковьи домогался! Французский посланник в России Беранже без всяких околичностей писал в Париж о Григории Орлове: «Этот русский открыто нарушает законы любви по отношению к императрице; у него в городе есть любовницы, которые не только не навлекают на себя гнев императрицы за свою угодливость Орлову, но, по-видимому, пользуются ее расположением…»
Беранже, конечно, обольщался насчет такой уж снисходительности Екатерины. Чаша ее терпения наконец переполнилась, и «ближние бояре» мигом смекнули, что в мутной воде ее изменившегося настроения можно выловить очень немалую рыбку. Граф Никита Панин, воспитатель цесаревича Павла (сына, как мы помним, скорее всего Сергея Салтыкова, хотя возможны варианты…), человек умный и тонкий, однако исполненный коварства и весьма тяготившийся всесилием Орлова, решил предоставить императрице достойную замену. Приглядевшись к придворным красавчикам и посовещавшись с графиней Брюс (голова хорошо, а две лучше, мужской ум востер, а женский того вострее, тем паче в таком деликатном деле!), Панин обратил внимание Прасковьи на кавалерийского корнета Александра Васильчикова. Молодой человек был хорош собой, скромен, воспитан, а главное, имел известные достоинства столь выдающиеся, что при первом взгляде на Васильчикова интерес даже самого скромного встречного поневоле приковывался не к красивому лицу, не к приветливой улыбке, не к саженным плечам, а к стройным бедрам корнета, который словно бы постоянно находился в состоянии полной боевой готовности. Прасковья давно уже облизывалась на этого удальца, однако что-то ее удерживало, может быть, избыточная молодость красавчика: все-таки ей было уже сорок три, а ему всего лишь двадцать… Если ей когда-то три года разницы с мужем казались неодолимым барьером, то двадцать три года должны были казаться вовсе Гималаями…
Но, лишь услышав о Васильчикове от Панина, Прасковья подумала: а пуркуа бы не па?! И Гималаи перестали казаться ей столь уж непреодолимыми… тем паче что ни о каких Гималаях она в жизни своей слыхом не слыхивала, вообще избытком образованности (в отличие от любимой подруги) никогда не страдала и, подобно покойной императрице Елизавете Петровне, до слез расстроилась, узнав, что Англия – это остров и до нее совершенно невозможно доехать по суше.
Александр Васильчиков был взят на абордаж в темноте, во время ночного дежурства, и радостно ответил на ласки неизвестной красотки (то есть лица своей нечаянной любовницы он не видел, но ведь ночью все кошки серы, а женщины – прекрасны!). Удивляться этому не стоит: «полудикая Россия» семимильными шагами шествовала по направлению к полуграмотной Европе, нравы в которой были более чем вольные. Двор, само собой, бежал впереди прогресса, особливо когда речь шла о куртуазных наслаждениях. Так что все понимали друг друга с полуслова… однако Александр Васильчиков и вообразить не мог, какая участь ему уготована!
Прасковья осталась вполне довольна, нашла, что сущность соответствует форме, и доложила «об исполнении» Панину.
– Ну что ж, – довольно потер руки Никита Иваныч, – коли так, вперед!
И вот во время какого-то смотра корнет Васильчиков попался императрице на глаза… вернее, был ей на глаза выставлен…
«Кавалерийский корнет по фамилии Васильчиков, случайно посланный с поручением в Царское Село, привлек внимание государыни совершенно неожиданно для всех, потому что в его наружности не было ничего особенного, да и сам он никогда не старался выдвинуться и в обществе был очень мало известен. Ее величество впервые оказала ему знак своей милости при переезде из Царского Села в Петергоф: она послала ему золотую шкатулку, жалуя ее ему за то, „что он сумел сохранить такой порядок среди своего эскадрона“… Никто не придал подарку особого значения; но частые визиты молодого человека в Петергоф, старание постоянно попадаться на глаза императрице, предпочтение, оказываемое ему среди толпы, большая свобода и веселость в обращении после отъезда бывшего фаворита, досада и неудовольствие родственников и друзей последнего и вообще тысяча мелочей – все открыло глаза окружающим придворным…»
Это строки из донесения прусского посланника барона Сольмса своему королю Фридриху II.
– Ну что, моя дорогая? – как бы невзначай спросила Екатерина подругу. – Как ты находишь этого Васильчикова? Как думаешь, каков он?
Подразумевалось – в постели.
Прасковья равнодушно пожала плечами. Велико искушение было вот так сразу ляпнуть Екатерине, что думать нечего, ей доподлинно известно, как приступает корнет к делу, как ведет сражение, как сдается в плен и какие стоны испускает при полной и окончательной капитуляции, однако не стоило вот так сразу открывать все карты. Недавно дошла до Прасковьи весть, что ее прозвали при дворе дешевеньким кольцом, которое каждый на палец может надеть. Довела до нее эту весть сама Екатерина, именно поэтому Прасковья и решила сейчас немножко построить из себя девушку… ну хоть на минуточку, хоть на самую чуточку!
– Откуда мне знать? – произнесла чуть ли не с зевком. – Конечно, коли ты велишь, Като, я узнаю об сем в два счета.
– Неужто в два? – усмехнулась императрица. – Нет, так дело не пойдет! Мне подробности надобны.
– А, стало быть, велишь? – воодушевилась Прасковья.
– Велю! – отчаянно махнула рукой Екатерина, и уже ближним вечером предмет сего разговора был отведен на обследование к лейб-медику Роджерсону, а вслед за этим Прасковья со всей ответственностью приступила к исполнению государственного задания, и если Васильчиков и был несколько изумлен, обнаружив, что прелести «первой отведывательницы блюд дворцовой кухни» (это прозвище очень скоро пристанет к Прасковье как банный лист) ему уже знакомы, то у него хватило ума сохранить это открытие при себе и отдаться делу со всем старанием, поскольку не так уж прост был наш герой и отлично понимал, что два события – подарок императрицы и визит «пробир-статс-дамы» – меж собою тесно связаны.
Наутро Прасковья досконально описала помирающей от любопытства Като стати и манеры Васильчикова, а вечером Александра ввели, одетого в шлафрок и с томиком Вольтера в руках, в опочивальню императрицы. Предполагалось, молодой человек явился почитать ей на ночь кой-каких творений великого циника… до чтения, увы, дело не дошло, и какое же счастье, что Екатерина Алексеевна еще в бытность свою великой княгиней много чего, Вольтерову перу принадлежащего, прочла, а не то так бы ей и оставаться незнакомой с его творчеством!
