Мария Крестовская - Ранние грозы
Наташа притащит на этот диванчик все свои книги и любимых кукол. Ей хочется, чтобы все были вместе, и она, плутовато косясь на мать, забирается за ее спину в самый уголок дивана с ногами, чтобы не так страшно было. Тут ей так хорошо, тепло, уютно, и, грызя свои леденцы и яблоки, она вполне счастлива своим детским нетребовательным счастьем.
Котенок Васька также вдруг откуда-то появляется и всегда вспрыгнет на диван так тихо и неожиданно, что Марья Сергеевна и Наташа невольно вскрикнут; высоко подняв свой пушистый хвост, он начинает ласкаться к ним, громко мурлыча и назойливо подставляя свою полосатую мордочку с розовым носом прямо к их лицам.
– Пусти, Васютка, – говорит Марья Сергеевна, а Наташа тихо смеется и щекочет ему за ухом.
Васютка, выбрав себе, по-видимому, уютное местечко, укладывается, наконец, свернувшись клубочком, и лениво прищуривая на огонь глаза, продолжает блаженно мурлыкать. Он каждый раз норовит присоседиться где-нибудь на плече или на коленях Наташи.
– Ах мама! – вскрикивает, как будто с недовольным видом, Наташа. – Он опять ко мне на шею забрался!
– Ну, сгони его! – говорит Марья Сергеевна.
Но Наташе, в сущности, это очень нравится, она не хочет сгонять его. Он такой теплый и так смешно мурлычет у нее под самым ухом.
– Ну, уж пускай его! – снисходительно разрешает она.
– Ну, а чего же ты утром боялась его? – вспоминает Марья Сергеевна.
– Да он утром, мамочка, тигр был, страшный такой.
– Ах ты, девчурка глупая! – смеется мать.
Наташа заваливается совсем за спину матери; из-за рук Марьи Сергеевны видно только с одной стороны беспокойные ножки, а с другой смеющееся плутоватое личико девочки.
– Ну, мамочка, рассказывай что-нибудь! – уговаривает она мать просящим тоненьким голоском.
– Что же тебе рассказать?
– Что-нибудь, мамочка, милая, ну, пожалуйста… Ну, хоть старое что-нибудь.
Наташа страстно любит эти вечерние рассказы матери.
Марья Сергеевна, начавшая со сказок, перешла мало-помалу в своих рассказах к живым людям, к биографиям своих бабушек, тетушек, сестер и к воспоминаниям собственного детства. Ей самой нравится перебирать эти давние странички своей жизни. От них веет чем-то таким далеким, почти позабытым и наполовину уже исчезнувшим, но все-таки милым и интересным для нее: особенно годы первой молодости вспоминаются всегда такими свежими, отрадными, счастливыми, хотя в то время они, быть может, совсем и не были так счастливы и отрадны.
Чем больше рассказывает Марья Сергеевна, тем и вспоминается все больше, все яснее. Кажется, вся жизнь, шаг за шагом, картинка за картинкой, бежит перед нею и вновь переживается ею.
Наташа слушает с потемневшими из-за расширившихся зрачков глазами, с ярко разгоревшимся лицом. Ее воображение страшно работает, люди и картины плывут перед ней совсем ясными, живыми. Иногда она прерывает каким-нибудь вопросом.
– А тетя Лиза с вами тогда жила?
– Тети Лизы тогда еще совсем не было!
Наташа поражается.
– Совсем не было? – протяжно удивляется она. – А где же она была?
– Она еще не родилась в то время.
Наташа несколько мгновений молча смотрит на мать, точно о чем-то думает.
– А дядя Петя был?
– Петя был; он уже учился тогда в гимназии и только на лето приезжал к нам. Такой кургузый был, краснощекий и перед нами, девочками, ужасно важничал своим мундиром! А раз он нашалил что-то и с него в наказание сняли мундир, и он целую неделю ходил в курточке и панталонах. То-то уж мы над ним смеялись – за все его важничанье ему отплатили.
Наташа задумчиво смотрит куда-то вдаль.
– Как странно, – тихо говорит она, – дядя Петя, и вдруг в курточке, тети Лизы совсем не было, а теперь есть… Тебя, мама, сначала тоже не было?
– Конечно, мой ангел.
– И папы? И бабушки?
– И папы, и бабушки…
– А было когда-нибудь, что совсем, совсем никого не было?
– Да, девочка, сначала и земли не было, и людей не было, Бог потом все сотворил; вот будешь учиться, все узнаешь.
– Где же все это, мамочка, было?
Часто Наташа задает такие вопросы, на которые Марья Сергеевна не всегда находит ответы.
– Ну, слушай дальше!
Но у Наташи уже образовался свой ход мысли, и вопросы интересуют ее теперь больше рассказов о тете и бабушке.
– Ну, а вот дедушка был, а теперь его нет! – восклицает она, по-видимому, все еще занятая своими мыслями.
– Дедушка умер и пошел к Богу!
– К Богу, это на небо, значит?
– На небо.
– Мама, как же говорят: Бог далеко и высоко; ведь он же на небе, а ведь небо видно, а если что далеко, так нельзя видеть. Как же это?
– Бог везде, милая, и на небе, и на земле. Не прерывай же меня, если хочешь слушать.
– Ну, хорошо, хорошо, не буду, рассказывай, мамочка, дальше.
Но через минуту она опять прерывает мать.
– Мама, на небе никогда никто не был?
– Никто.
– И никак нельзя попасть?
– При жизни нельзя, а после смерти все, кто праведно жили, там будут.
– Там, мамочка, верно, очень хорошо. Ты, мамочка, не знаешь, как там? – задумчиво моргая глазами, говорит она.
– Этого никто, дитя мое, не знает.
– Ну, хоть немножечко не знаешь ли?
– Да слушай же, Наташа, а то я перестану.
– Нет, нет, мамочка, я не буду больше, ни одного словечка не буду.
Марья Сергеевна опять начинает прерванный рассказ, Наташа мало-помалу входит в него и снова интересуется бабушками и тетушками, но вдруг она начинает хохотать.
– Чего ты? – удивляется Марья Сергеевна.
Но Наташа заливается раскатистым хохотом и даже не может говорить.
– Я, мамочка, все думала, какая это бабушка маленькая была, и вдруг она показалась мне!.. Смешная, смешная такая, лицо старое, как теперь, и очки также, а платьице коротенькое, и сама маленькая, и панталончики…
Марья Сергеевна невольно улыбается: бабушка в таком виде кажется и ей ужасно смешною…
– И вдруг, мамочка, ее мама на нее рассердится и велит ее высечь!
И Наташе так живо представляется картина, как секут бабушку, что она начинает даже захлебываться от хохота. Марье Сергеевне и самой смешно, но она старается внушить дочери, что над старшими смеяться грешно.
– Как нехорошо, Наташа! – говорит она, стараясь сказать строгим голосом. – Я рассержусь на тебя.
– Ну, мамочка, мамуся, милая, не надо, ведь это же смешно, правда ведь смешно? Да?!
– Ну, полно, полно.
Но через мгновение она стихает и опять задумывается о чем-то.
– Мамочка, ведь все люди должны быть сначала маленькими?
– Конечно, все.
– Ни одного не было прямо большого.
– Ни одного!
– А потом стариками? Да?
– Да, если доживут!
На минуту воцаряется тишина. Наташа о чем-то думает. Марья Сергеевна считает крестики своего узора. Наташа сбила ее и со счета, и с нити рассказа.
