Ханна Хауэлл - Если он грешен

Наконец она заставила себя поднять глаза и посмотреть в лицо лорду Радмуру. Густые золотистые волосы падали ему на плечи, а одна, более короткая, прядь ниспадала на высокий лоб. У него был правильной формы прямой нос, безупречный овал лица и волевой подбородок. А немного полноватые чувственные губы… Пенелопе казалось, что она никогда бы не устала целовать эти губы. Все в этом мужчине было совершенством, но более всего завораживали его глаза, напоминавшие туман над пустошью, — голубовато-серый, он иногда светлел до серебристого или же темнел до почти черного цвета грозовых туч. Густые темные ресницы с отблесками золотистого служили прекрасным украшением этих чудесных глаз, а плавные изгибы бровей делали его лицо необыкновенно выразительным.

Размышления Пенелопы о красоте лорда Радмура были внезапно прерваны — он вдруг забрался на кровать и, опустившись на колени между ее ног, принялся поглаживать ее бедра своими длинными изящными пальцами. И в тот же миг Пенелопа ощутила острейшее вожделение. Она знала, что виной всему — зелье миссис Крэтчитт, но все же подозревала, что действие наркотика усиливало те чувства, которые уже пробудил в ней этот мужчина. Отрава, которой напоила Пенелопу мадам, также разрушила и все преграды, и в сознание потоками хлынули чувства и мысли других — тех духов, что окружали ее в этом доме.

Тетя Олимпия часто ей говорила: люди, в жилах которых течет кровь Уэрлоков, всегда отличались страстностью. И сейчас, обнаружив, что тетя оказалась права, Пенелопа не очень-то обрадовалась. Не обрадовалась уже хотя бы потому, что внезапно обнаружила: то, что вот-вот могло произойти, не столько пугало ее, сколько интриговало, и, следовательно, она полностью утратила контроль над своими чувствами.

— У тебя такие красивые ноги… — бормотал Эштон, поглаживая ее бедра.

— Они слишком тонкие, — ответила Пенелопа и мысленно добавила: «Похоже, я сказала очевидную глупость».

Эштон же улыбнулся и продолжал:

— Да, очень красивые. И сильные к тому же. — Он вдруг принялся покрывать поцелуями ее ноги, потом прошептал: — Мне кажется, ты слишком хороша для такой жизни. И еще мне кажется, что ты здесь недавно.

Она тихонько вздохнула.

— Да, совсем недавно.

Эштон грустно улыбнулся: слишком многие девушки продают свое тело только для того, чтобы выжить. Он уже собрался спросить, когда именно она стала заниматься этим ремеслом, но тут, не удержавшись, прижался к ней всем телом и тотчас же забыл о своем вопросе.

Пенелопа же хотела объяснить, как оказалась в этом доме, но в тот момент, когда Эштон опустился на нее, лишь вскрикнула в восторге и мгновенно забыла, что собиралась сказать. Правда, Эштон тут же чуть приподнялся, опираясь на локти, но это нисколько не уменьшило остроту ощущений. Его тепло, его тяжесть, его прикосновения завораживали и опьяняли. И еще больше ошеломило Пенелопу прикосновение того самого отростка — большого и твердого.

— Позволь мне увезти тебя отсюда, — проговорил Эштон и тут же удивился своим словам.

— Да уж, это было бы очень любезно с вашей стороны; — ответила Пенелопа тихим шепотом.

Затаив дыхание, она наблюдала, как Эштон развязывал шелковые ленты, соединявшие половинки лифа ее нескромного наряда. Наверное, ей следовало бы испугаться, во всяком случае — смутиться, но она беспокоилась совсем из-за другого. Понравится ли ему то, что он увидит? Не слишком ли маленькая у нее грудь?

— Я мог бы устроить тебя в каком-нибудь маленьком домике, в котором ты будешь жить с комфортом. — Он не знал, каким образом сможет себе это позволить, но был полон решимости найти такую возможность.

Тоненький голосок в его голове (то был голос совести, как он полагал) нашептывал ему, что он ведет себя сейчас точь-в-точь как его отец, так же безответственно и бездумно, но Эштон безжалостно его заглушил.

— А… — протянула Пенелопа. Она была разочарована, но не слишком удивлена. — Чтобы я могла обслуживать всего лишь одного мужчину? И этим мужчиной могли бы быть вы?

— Так было бы лучше для тебя, не правда ли?

Девица медлила с ответом. Потом вдруг сказала:

— А вам не приходило в голову, что я, возможно, вообще не испытываю желания кого-либо обслуживать? — «В особенности мужчину, который даже не знает, кто я такая, и ухаживает за Клариссой», — мысленно добавила Пенелопа, злясь на себя за то, что не может оставаться безучастной к нежным прикосновениям.

Он посмотрел на нее с некоторым удивлением:

— Тогда почему же ты здесь?

— Наивный вопрос, вам не кажется? Вы действительно думаете, что женщина просыпается однажды утром и думает: ну, пожалуй, я хочу стать шлюхой?

Судя по вопросу, едва ли лорд Радмур поверит Пенелопе, если она расскажет о похищении, о наркотическом зелье и о том, что ее держат здесь как пленницу. Очевидно, он, как и многие другие, считал, что женщина выбирает столь презренное ремесло по своему желанию. «Хотя, — размышляла Пенелопа, — некоторые женщины, возможно, действительно становились проститутками, ибо верили, что найдут богатого покровителя. Но наверное, куда больше таких, кого втянули в такое ремесло обманом или силой. Или принудила к этому нищета».

Пенелопа приготовилась рассказать Эштону о том, что с ней произошло, но тут он вдруг положил руку ей на грудь и все мысли тотчас же вылетели у нее из головы.

— Возможно, я задал глупый вопрос. Возможно, у тебя не было выбора. — Эштон поцеловал ложбинку меж ее грудей. — Но сейчас я предлагаю тебе выбор. — Он посмотрел ей в лицо и спросил: — Как тебя зовут?

— Пенелопа, — ответила она, зачарованная теплотой его взгляда.

— Пенелопа? — Он улыбнулся и пробормотал: — Странное имя для девушки из заведения миссис Крэтчитт.

— Я не девушка из ее заведения, — ответила Пенелопа и вдруг подумала: «Интересно, а миссис Крэтчитт действительно замужем? И если так, то где же ее муж?»

Не успела Пенелопа задать себе эти вопросы, как в голове у нее зазвучал чей-то шепот — словно кто-то пытался ответить ей.

Эштон снова заглянул в ее лицо:

— А кто же ты тогда?

По его тону Пенелопа поняла, что он насмехается над ней. Тем не менее она решила рассказать ему свою историю, пока рассудок ее окончательно не затуманился. Разумеется, она очень сомневалась в том, что он ей поверит, но все-таки подумала, что стоит рассказать — хотя бы для того, чтобы потом не сгорать от стыда, который, вне всякого сомнения, начнет терзать ее, едва закончится действие того зелья, что дала ей миссис Крэтчитт. Она надеялась, что почувствует стыд, если отдаст свою невинность лорду Радмуру. Хотя у нее было гнетущее ощущение, что стыда она, возможно, и не почувствует.