Евгения Марлитт - Служанка арендатора
– Вот как, оно адресовано мне? – воскликнул Маркус, взглянув на конверт. – От кого? Не от твоего ли хозяина?
Девушка нагнулась, чтобы поднять грабли, и тихо сказала:
– Да, оно от судьи!
Маркус с улыбкой покачал головой.
– Однако, какой у старика изящный дамский почерк! – заметил он.
– Это не судья писал: у него болят глаза…
– Значит, он диктовал, а писала одна из его дам, и, как я предполагаю, госпожа гувернантка! – сказал Маркус, рассматривая написанный адрес. – Красивый почерк и бумага отличная, как и подобает даме, не желающей прикасаться ни к какой черной работе!
Девушка подняла голову, и Маркус готов был услышать резкий ответ, но тщетно, – она опять опустила голову и молчала.
– Ты, должно быть, очень привязана к своей госпоже? – спросил он, затягиваясь сигарой.
– Не думаю! – возразила она, и отступила на шаг, как бы желая избавиться от голубоватого дыма, окутавшего ее голову.
Смешно!
Эта девчонка, часто вдыхавшая запах махорки в общественных увеселительных заведениях своего класса, делала вид, что она не привыкла к дыму, и он ее беспокоит…
Вероятно, она копировала свою барышню – гувернантку, обладавшую нервами нежной дамы. Это разозлило Маркуса, и он нарочно пустил в нее пару густых колец дыма.
– Не думаешь? – медленно протянул он ее слова. – А я уверен, что ты почитаешь ее за высшее существо, и ты хотела бы очень быть такой же, как она!
– Это было бы странное желание…
– Почему же?… Ухаживать за своими руками и, сидя в прохладной комнате, пользоваться услугами других, – гораздо приятнее, чем ходить за сеном и жариться на солнце, исполняя тяжелые работы!
– Неужели вы думаете, что барышня не работает? – удивленно бросила она.
– О, нет, она, конечно, работает! – насмешливо возразил Маркус. – Я убежден, что она прилежно собирает полевые цветы руками, затянутыми в перчатки, и искусно составляет из них букеты. Она срисовывает их акварелью, вероятно, читает, пишет, и с чрезвычайной аккуратностью упражняется на фортепиано, пунктуально разучивая пьесы, предназначенные для услаждения нервных людей!… Ну, разве это не так?
– Отчасти, да! – согласилась девушка, еще ниже надвигая на лоб шляпу, и Маркус успел увидеть при этом красивые, гибкие, но сильно загоревшие пальчики.
– Я уверен также, что она хорошо замечает, как ты убрала ее комнату и вытерла пыль, и удалось тебе жаркое или пирожное.
Из-под полей шляпы послышался смех.
– Я знаю только, что она редко бывает довольна мною! – решительно заявила девушка.
– Значит, ты не очень послушна, и твоя барышня допекает тебя за это?
– Нет, она больше упрекает меня за то, что у меня слово расходится с делом!
Маркус внимательно и с выражением удивления старался проникнуть сквозь шляпу девушки.
– У тебя слишком изысканный слог для девушки твоего класса! – заметил он.
Она вздрогнула и отодвинулась.
– Да, я забыл, что ты служила в городе в хорошем доме, где могла позаимствовать от господ… Твоя барышня привезла тебя с собой, вероятно, ты служила с нею в одном семействе?
Девушка отвернулась и ответила:
– Да, мы служили вместе в доме генерала фон Гузек во Франкфурте! Я всегда находилась при ней, была ее камеристкой, без которой избалованная барышня – гувернантка не может обойтись, и потому…
– И потому ты приехала с нею сюда разделить ее нищету! – воскликнул Маркус. – Ты удивительная девушка! Уверяешь, что совсем не привязана к своей госпоже, а сама готова за нее в огонь и в воду. Твоя барышня, должно быть, волшебница, сумевшая околдовать тебя! Скажи, она хороша собою?
Девушка склонилась над пучком колосьев, которые сжимала в руке, и пожала плечами.
– Трудно судить беспристрастно о близком человеке! – уклончиво проговорила она.
– Ты просто сфинкс! – воскликнул Маркус, подходя к ней. – Своими загадочными ответами ты можешь заставить меня интересоваться ею! – насмешливо улыбнулся он. – Впрочем, это напрасный труд, моя милая!… Самая лучшая из гувернанток не прельстит меня, и я постараюсь даже не встречаться с нею!… Но у меня есть огромное желание заглянуть в глаза ее „неразлучной“ тени!
И прежде, чем девушка успела опомниться, Маркус быстрым движением сдернул с ее головы шляпу, и в ту же минуту отступил в изумлении, – перед ним было лицо поразительной красоты!
Она с негодованием глянула на него, поспешно надвинула опять шляпу на лоб и бросилась бежать. Удалившись на приличное расстояние, она обернулась и голосом, дрожавшим от волнения, сказала:
– Вы насмехаетесь над гувернанткой, над ее умственными занятиями, а своим поступком сейчас доказали, как унижает в ваших глазах физический труд, которым занимаюсь я!
Круто повернувшись, она пошла вперед и через несколько минут скрылась из глаз Маркуса.
Гневно закусив губы, он швырнул сигару на землю и растерянно подумал, что сказала бы его мачеха, увидев его сейчас. Она всегда была недовольна тем, что он шутил и высмеивал барышень, собиравшихся у них. Он уверял мачеху, что не может решиться прикоснуться к „зашнурованным“ девицам даже в танце. И как бы теперь мачеха весело смеялась над глупым положением, в которое он себя поставил неуместной вольностью…
Находясь как в чаду, он думал о голосе девушки, звучавшем так странно и загадочно из-под шляпы!
Вернувшись на балкон, он захлопнул за собой стеклянную дверь и, мысленно браня себя, подошел к окну. Но почему он так волновался?!
Ни один из его приятелей не пропускал случая потрепать за подбородок хорошенькую горничную или камеристку, а иногда и поцеловать кругленькую розовую щечку! И никому из них не приходило в голову раскаиваться в этом, если даже они и протестовали…
И разве он сам совершил преступление, дотронувшись до грубой соломенной шляпы? Почему же он теперь так волнуется?…
Он бросил только один взгляд и отскочил назад, очутившись в положении профана, самовольно заглянувшего в святая святых…
Девушка эта работала в поле, разве могла она запретить бросать на себя дерзкие взгляды всякому прохожему, если тому вздумалось бы подойти к ней с расспросами о дороге…
Положим, она была камеристкой на мызе, культура уже коснулась ее, к тому же она обладала острым умом и непокорным от природы духом, и потому держала себя, как член семьи судьи даже в то время, когда исполняла крестьянские работы.
Как ни старался Маркус представить все дело в комическом свете, он не мог избавиться от неприятного сознания, что получил урок, которого никогда не забудет! И уж сегодняшний день, во всяком случае, был испорчен!
5.
Неприятные размышления Маркуса нарушил приход Петра Грибель, пришедшего с поля в веселом настроении. Он рассказал помещику, что железнодорожные инженеры расставили свои вехи по ту сторону луга.
– Пашня осталась в стороне, господин Маркус, зато судья Франц поднял полный скандал! Ведь железная дорога должна пройти через двор мызы и так близко от дома, что старая гнилая постройка очень скоро превратиться в кучу мусора.
При этом известии Маркус вспомнил о письме, которое он сунул в карман и потом забыл о нем, благодаря происшествию с этой девчонкой. Он разорвал конверт и начал читать, но с первых же строк чуть не рассмеялся.
Определенно, люди на мызе все вместе и каждый в отдельности, начиная с хозяина и кончая служанкой, одержимы бесом высокомерия! Удивительная компания – какая-то смесь сумасбродства, излишней гордости и щепетильности! Судья, забывая о том, что еще год тому назад стряпчий объявил ему о расторжении заключенного с ним условия…
И теперь судья категорически протестовал против решения, принятого владельцем поместья в железнодорожном вопросе, потому что, благодаря этому, он, арендатор, должен понести большие убытки. Он писал, что никогда не согласиться перенести экономический двор на заднюю сторону усадьбы, и предпочтет лучше, чтобы крыша его жилища обрушилась над ним. В заключение он бегло коснулся того, что за ним еще остается „частица“ арендной платы. Но он со дня на день ожидает получить из Калифорнии от своего сына, богатого человека, значительную сумму.
„Мне непонятно, почему эта посылка так запоздала, – оканчивал судья свое послание, – но по получении денег я тотчас уплачу эту „безделицу!“
Когда Маркус сообщил содержание письма Грибелю, Петр добродушно рассмеялся и весело заметил:
– Да, судья всегда так поступает! Он такой чудак!…
– Чудак? – вмешалась жена Грибеля. Она срезала с грядки петрушку и, услыхав разговор мужчин о судье, поднялась на лестницу с пучком зелени в руке. – Ты слишком мягко выражаешься, Питерхен! Не чудак он, а плут! Чтобы пустить пыль в глаза, он приплел своего сына из Калифорнии: он проделывал это со всеми глупцами, которые давали ему деньги взаймы! А сынок его, как видно, не лучше, – яблочко от яблони не далеко падает!
