Виктория Холт - Кирклендские услады
— Да, — продолжал доктор, — к сожалению, это так. Говорят, ваш отец очень предан своей больной жене и регулярно ее навещает. Временами, Кэтрин, она узнает его, временами нет. Она играет с куклой. Иногда она понимает, что это — кукла, но чаще принимает ее за свое дитя — за вас, Кэтрин. В Уорстуистле для нее делается все возможное, но она никогда не выйдет оттуда. Вы чувствуете, Кэтрин, что я хочу сказать? Иногда болезнь передается по наследству. Держитесь, Кэтрин! Я вижу, вы потрясены, но я к тому и говорю, что мы сможем о вас позаботиться, сможем вам помочь. В этом и заключается моя задача. И рассказываю я вам все это только для того, чтобы вы мне доверились. Верьте мне, Кэтрин!
Я закрыла лицо руками и поймала себя на том, что молюсь: «Господи, сделай так, чтобы все это было сном. Пусть это окажется неправдой!»
Доктор поднялся, подошел ко мне и обнял за плечи.
— Мы будем бороться за вас, Кэтрин, — сказал он. — Будем бороться вместе!
Может быть, меня привело в себя слово «бороться». Я давно привыкла бороться за все, чего хотела добиться. Я снова вспомнила фигуру в ногах моей кровати, задернутые занавески. Кто их задернул? И почему из-под двери тянуло сквозняком? Никогда не соглашусь, что все это мне просто привиделось. Доктор почувствовал перемену в моем настроении.
— Узнаю упрямую Кэтрин, — проговорил он. — Вы не верите мне, правда?
Когда я ответила ему, мой голос прозвучал твердо:
— Я знаю, что кто-то задумал навредить мне и моему ребенку.
— Вы допускаете, что я настолько жесток, что решил сочинить эту историю про болезнь вашей матери?
Я молчала. Конечно, отлучки отца из дома нуждались в объяснении. Но откуда мог знать о них доктор? И все же… мне всегда давали понять, что матери нет в живых.
Однако если даже предположить, что моя мать действительно в Уорстуистле, нет никаких оснований считать, что поражен и мой мозг. Я всегда отличалась ровным характером и выдержкой. У меня не было ни малейших признаков истеричности. Даже теперь, когда меня преследуют все эти напасти, я, как мне казалось, умела сохранять спокойствие, что при подобных обстоятельствах далось бы далеко не каждому. Чем бы ни страдала моя мать, я не унаследовала ее душевной болезни, в этом я была уверена.
— Ну, Кэтрин! — развел руками доктор. — Я восхищаюсь вами! Вы сильны духом, значит, у меня есть основания надеяться, что мы одержим победу. Поверьте, то, что ваша мать — Кэтрин Кордер — уже семнадцать лет содержится в Уорстуистле, это правда! Вы же понимаете: если бы я не знал этого совершенно точно, я бы вам ничего не сказал. Но вы не согласны, что унаследовали хотя бы ничтожные проявления ее душевной болезни. И эта ваша убежденность должна нам помочь. Мы справимся с угрозой.
Я посмотрела ему прямо в лицо и твердо выговорила:
— Ничто не может меня убедить, что странности, которые происходят со мной с тех пор, как я живу в «Усладах», — игра моего воображения.
Он кивнул:
— Ну что ж, дорогая, значит, нам остается выяснить, чьих рук это дело. Вы кого-нибудь подозреваете?
— Я узнала, что костюмы монахов остались у многих участников представления, разыгранного пять лет тому назад. Был костюм у Люка, был у Саймона. А они оба — претенденты на владение «Усладами».
Доктор снова кивнул:
— Неужели кто-то специально старается напугать вас?
— Конечно! Я в этом не сомневаюсь!
— Кэтрин! Эти волнения утомили вас. Я советовал бы вам вернуться домой и прилечь.
Я и в самом деле почувствовала вдруг, что страшно устала.
— Да, хорошо бы сейчас оказаться дома, одной в своей комнате, обдумать все как следует.
— Я бы отвез вас в «Услады», но мне надо еще к одному пациенту.
— А я и не хочу, чтобы в «Усладах» знали, что я приходила к вам. Я пойду домой пешком… и вернусь как ни в чем не бывало, будто ничего со мной не случилось.
— И никому не скажете, что узнали от меня?
— Пока нет. Мне хочется хорошенько подумать.
— Какая вы мужественная, Кэтрин!
— А лучше бы мне быть поумней!
— Вы и так умница. Но я хочу просить вас сделать мне одолжение.
— Какое?
— Может быть, вы разрешите Дамарис проводить вас?
— В этом нет нужды!
— Вы же обещали прислушиваться к моим советам. Новости о вашей матери были для вас сильным потрясением. Пожалуйста, согласитесь выполнить мою просьбу.
— Ну хорошо. Если только Дамарис не возражает.
— Какие могут быть возражения? Она с радостью пойдет с вами. Подождите минутку, я схожу за ней. А сейчас выпейте чуточку бренди. И не противьтесь! Это как раз то, что вам нужно.
Он подошел к бюро и вынул из него два бокала. Наполнил один и протянул мне. Потом налил себе.
Подняв бокал, он улыбнулся:
— Кэтрин! Вы одолеете все препоны! Верьте мне. И сообщайте обо всем, что сочтете подозрительным. Как мне хочется вам помочь!
— Спасибо. Но я столько не выпью.
— Не важно. Отпейте хоть глоток. Это придаст вам сил. А я пошел за Дамарис.
Доктор вышел, и какое-то время я оставалась в кабинете одна. Мои мысли неотступно вертелись вокруг того, как отец уезжал из Глен-Хаус, как на другой день возвращался. Видимо, ночь он проводил где-то поблизости от лечебницы, может быть, после встречи с матерью ему необходимо было прийти в себя, успокоиться, прежде чем вернуться домой. Вот, значит, почему в нашем доме всегда царило уныние. Вот почему мне всегда хотелось вырваться из него на волю! Отцу следовало подготовить меня, как-то предупредить. А может, это и лучше, что я ничего не знала. Может, мне лучше было бы вообще не знать об этом!
Доктор вернулся в кабинет вместе с Дамарис. На ней было теплое пальто с меховым воротником, руки прятались в муфту. Мне показалось, у нее обиженный вид и ей вовсе не хочется идти со мной. Я начала доказывать, что меня совсем не нужно провожать. Но доктор решительно оборвал мои речи:
— Дамарис с удовольствием прогуляется, — и улыбнулся так, будто все было в полном порядке, будто он только что своими откровениями чуть не убил мою веру в самое себя.
— Вы готовы? — спросила Дамарис.
— Да, — откликнулась я.
Доктор с серьезным лицом пожал мне руку. Вероятно, желая объяснить Дамарис причину моего визита, он порекомендовал мне принять на ночь снотворное, раз я плохо сплю. Я взяла у пего пузырек с лекарством, сунула его во внутренний карман плаща, и мы распрощались.
— Как холодно, — произнесла Дамарис, выйдя на воздух. — Если так будет продолжаться, к утру, того и гляди, снег выпадет.
От ветра ее лицо раскраснелось, и она выглядела очень хорошенькой в шляпке, отделанной таким же мехом, что и муфта.
— Пойдемте через рощу, — предложила она. — Это чуть дольше, но зато там меньше чувствуется ветер.
