Джорджетт Хейер - Смятение чувств
Этот рассказ затем дополнила Лидия, которая сказала, что каким бы несветским ни был мистер Шоли, но, на ее взгляд, он – чудесный человек.
– Адам, он раскатал маму словно тесто! Такого еще никогда не случалось! Хотя я должна признать, что помогли омары.
– Омары? – вставил глубоко заинтересованный Адам.
– О, он захватил пару живых омаров из Бристоля и банку имбиря – маме в подарок! Они лежали в сетке, и один омар все норовил вылезти наружу. Ну, ты знаешь нашу маму, Адам! Она не могла глаз от него отвести, что сильно ее отвлекало. А потом мистер Шоли починил ручку двери в гостиной. Это было очень хлопотно, но он сказал, что может привести ее в порядок в мгновение ока, если у нас есть отвертка. Конечно, у нас ее не оказалось, – я подумала, это что-то вроде стамески, – но он сказал, что, скорее всего, у нас есть что-нибудь другое, что тоже подойдет, и отправился в кухню посмотреть, не найдется ли там чего-нибудь подходящего. – Она хихикнула. – Видели бы вы лицо мамы! Особенно когда он вернулся и пожурил ее за дымовую заслонку. Он сказал, что ей совсем не правильно пользовались, и подробно рассказал, как это нужно делать. У меня просто в боку закололо, потому что бедная мама не имела ни малейшего понятия, о чем он говорит! И вот что я скажу: она вела себя прекрасно и даже пригласила его остаться пообедать с нами, что было действительно благородно с ее стороны! Однако он не остался, сказав, что приехал не для того, чтобы причинять ей неудобства, и заказал свой обед у «Христофора» . И хотя она повторила, что ничто не заставит ее отпустить меня с ним, она все-таки отпустила меня, потому что была убеждена, что, если ей придется снова с ним увидеться, у нее случится один из ее тяжелейших приступов!
– Вот это сцена! – сказал Адам, словно завороженный. – А меня там не было! Вот досада! Ну до чего обидно!
Лидия хмыкнула:
– Да, но, пожалуй, наверное, будь ты там, ты не получил бы такого удовольствия, поскольку ты более чувствителен, чем я, и тебе не нравится, что мама неприязненно относится к мистеру Шоли. Что касается меня, так он мне нравится, и мне совершенно безразлично, что он смешной; более того, мы стали с ним лучшими друзьями, и он собирается взять меня в Сити и показать там все главные достопримечательности и то, как чеканят монету в Тауэре, и вообще все!
Скоро стало видно, что это не было пустым хвастовством. Мистер Шоли не только выполнил свое обещание, но стал наведываться в дом Линтонов чаще и всегда с каким-нибудь предложением, как развлечь Лидию. Ему казалось величайшим вздором, что она не может ездить на приемы со своим братом и сестрой, и его так и подмывало устроить Дженни нагоняй за то, что та сразу не представила ее в свете.
– Да я бы с удовольствием, – ответила дочь, – но у меня для этого нет разрешения леди Линтон, как я тебе уже десять раз говорила, папа! Ведь ты не допустишь, чтобы я повела себя столь неподобающим образом и сделала это по своей воле, – ведь ты знаешь, что не допустишь!
– Если бы только мне пришла в голову мысль поговорить об этом с ее светлостью! – сожалел мистер Шоли. – Я не сомневаюсь, что уговорил бы ее. А если бы я знал, что мисс Лидии придется сидеть как неприкаянной, пока вы с его светлостью разъезжаете по всяким пышным приемам… Я вот что тебе скажу, девочка, мы с тобой поедем в Сити посмотреть на иллюминацию, а после поужинаем на пьяцце[18] ! Это, конечно, если его светлость согласится!
– Конечно он согласится! – объявила Лидия, в восторге от этой затеи. – И мне это нравится больше всего остального!
– Да, но только если Адам скажет, что тебе можно поехать, – твердо сказала Дженни, совершенно уверенная, что он одобрит прогулку своей сестры по городу с ее родителем.
Однако, когда она сообщила ему об этом деле, тот лишь сказал:
– Как любезно со стороны твоего отца! Нет, я совсем не против – если он действительно хочет ее взять и не сочтет это скучным для себя, – О, об этом не может быть и речи! – ответила она. – Он говорит, что покатать ее – для него одно удовольствие. – И задумчиво добавила:
– Пожалуй, Лидия – именно такая девушка, какую он хотел бы иметь своей дочерью. В ней столько жизнерадостности, озорства, да к тому же она ужасная проказница!
– Что касается меня, я думаю, он вполне доволен своей собственной дочерью!
– Я знаю, что он нежно любит меня, но нельзя отрицать, что я зачастую жестоко его разочаровываю. Ну, с этим ничего не поделаешь, но мне очень хотелось бы быть хорошенькой, и живой, и занятной!
– А мне – нет, если живость означает то, что я вкладываю в это понятие. А что касается занятности, то, поверь, я считаю тебя очень занятной, Дженни!
– Это вежливо с твоей стороны, но ты имеешь в виду, что считаешь меня комичной – но ведь это совсем другое! – возразила она. – Наверное, ты не станешь возражать, чтобы я как-нибудь свозила Лидию на Рассел-сквер? Она хочет видеть казака, который стоит у дома мистера Лоуренса всякий раз, когда царь едет туда позировать для портрета. А ты сам когда-нибудь видел? И зачем только папа рассказал ей об этом? Знаешь, Баттербанк дружен с человеком Лоуренса и потому может предупредить папу, когда ожидается приезд царя. Мне самой как-то нет никакого дела до него, и до короля Пруссии тоже, хотя, должна признать, он очень красив, несмотря на то что выглядит таким унылым. И конечно же я не виню его в этом, – добавила она, – ведь того, что он и, прочие из них шагу не могут ступить, не собрав толпу зевак, достаточно, чтобы любого повергнуть в уныние!
– Не дай Лидии уговорить тебя ехать на Рассел-сквер, если тебе это не интересно! – сказал Адам. – В конце концов, она увидит иностранцев в опере.
– Она не увидит там казаков. Если уж на то пошло, она и королей с принцами не разглядит как следует, потому что наша ложа – по ту же сторону, что и королевская. И все-таки, думаю, там будет на что посмотреть.
Она говорила в большей степени пророчески, чем даже сама подозревала: взору Лидии открылось гораздо больше, чем это можно было предвидеть. Обзор ложи регента, с царем по одну руку и королем Пруссии по другую и свитой из иностранной знати, скучившейся позади них, был весьма ограничен, зато ложа Линтонов была выгодно расположена для каждого, кто жаждал увидеть принцессу Уэльскую.
Ее исключили из участников королевских торжеств, но она отомстила регенту, ворвавшись в ложу, как раз напротив него, пока пели «Боже, храни короля!» Она была одета в черный бархат, с черным париком на голове, поддерживавшим алмазную тиару, и демонстрировала такую потрясающую фигуру, что привлекла внимание почти всех, за исключением своего принадлежавшего к королевской семье супруга.
