Тереза Медейрос - Поцелуй пирата
Нужно успокоиться и как следует порыться в памяти, чтобы потом бросить этому наглецу в лицо простые, но неоспоримые доказательства невиновности Люсьена Сноу в приписываемых ему злодеяниях.
Усевшись на пол, Люси прислонилась спиной к двери и погрузилась в воспоминания.
Ей было двенадцать лет, когда отец получил ту роковую рану, оборвавшую его военную карьеру. Люси отлично помнила бурные дни, нарушившие привычную тишину и покой большого дома. Отец разрешал ухаживать за собой только Смиту, и весь дом сотрясался от раздраженных криков адмирала, требующего непрерывного внимания. Бедняге Смиту едва удавалось на ходу перекусить, а удавалось ли ему поспать, неизвестно.
Слуги испуганно перешептывались и вздрагивали при каждом окрике хозяина. И почему-то в доме целыми днями находились какие-то незнакомые люди. Одни шныряли по комнатам, другие жались у входа, третьи настойчиво стучались в двери. Неужели это и в самом деле были кредиторы, которые воспользовались тем, что из-за болезни адмирал не может покинуть жилище, и явились востребовать свои деньги?
Предательская память услужливо подсунула Люси новую картинку из уже более позднего времени. Вот отец, затянутый в свой безукоризненно выглаженный мундир, чопорно прощается с ней перед очередным совещанием в Адмиралтействе. Она медленно поднимается в свою комнату, чтобы провести в одиночестве еще один длинный тоскливый вечер, который помогали скрасить только рисование да уход за цветами глоксинии. Поздний, очень поздний час. Она лежит в своей постели и с трепетом и надеждой прислушивается к тяжелым шагам отца. Нет, он снова не заглянул к ней, в который раз обманув ее робкие ожидания…
В первый раз Люси вдруг подумала, что, вероятно, и жизнь ее матери протекала в таком же холодном и безнадежном одиночестве. Внезапно слезы обожгли ей глаза, и на этот раз она не мешала им изливаться.
«Не ешь так быстро, Люсинда… Колени вместе, Люсинда… Следи за осанкой, Люсинда». Только резкие замечания отца вспоминались ей и ни одного ласкового слова, как она ни напрягала память. Неужели Морис прав? Что, если репутация отца как человека, известного строгими моральными устоями, только мыльный пузырь? Что, если он и в самом деле тайно предавался порокам, прикрываясь нетерпимостью к якобы безнравственному поведению своей жены, перенеся свое отношение на оказавшуюся беззащитной дочь?
В сердце Люси, которое только что щемило от боли, поднялась волна возмущения. Всю жизнь она смиренно подавляла свои чувства в ожидании любви единственного родного человека. Но это было совершенно бесполезно, потому что отец просто не любил ее. Более того, он едва переносил ее присутствие, нетерпеливо отсылая прочь, как только переставал нуждаться в ее услугах.
Но разве ее вообще кто-нибудь любил? А Морис! Воспользовался ею как… как отмычкой, чтобы проникнуть в тайны отца, а когда это не получилось, хладнокровно запер ее здесь в ожидании нового шанса использовать в качестве приманки для своего врага. Смит? Да, пожалуй, только Смит тепло относился к ней, но врожденная сдержанность не позволяла ему проявлять свою доброту, которой ей так не доставало.
Нестерпимая жалость к себе заставила Люси снова расплакаться, благо ее никто не видел. Она долго плакала, как маленькая, утирая слезы рукавом, пока они наконец не иссякли. Несколько раз судорожно вздохнув, Люси успокоилась и с удивлением обнаружила на душе какую-то необъяснимую легкость.
Что ж, внезапно подумалось ей, разве остался в мире хоть один человек, которого она побоялась бы огорчить своим поведением? Да нет же, нет! Она больше не обязана лезть из кожи, чтобы быть пай-девочкой и заслужить сдержанный одобрительный кивок отца. Она может есть, не обращая внимания на его сварливые замечания, и сидеть в такой позе, которая устраивает ее, а не подчинившись раз и навсегда выработанным нелепым правилам приличия.
Горький смех вырвался из ее груди, когда она подумала о странной иронии судьбы. Чтобы обрести себя, ей пришлось потерять все, что было у нее дорогого!
20
В середине дня Морис решил проведать свою пленницу. Вынул засов и отперев дверь, он распахнул ее и тут же уткнулся лицом во влажную полупрозрачную кисею, которая оказалась всего-навсего нижней юбкой Люси, повешенной для просушки на потолочной балке. Рядом с юбкой невинно свисали ее розовые чулочки, с которых еще капала вода. Он нерешительно отвел в сторону импровизированный занавес из кружев и шагнул вперед, собираясь отпустить какую-нибудь шутку по поводу ее самоуправства, но так и застыл с открытым ртом.
Учиненное Люси разорение заслуживало уже не шутки, а хорошей взбучки! За какие-то несколько часов она превратила его святилище в невообразимую смесь прачечной с будуаром. По всей каюте была развешена и разложена выстиранная одежда, что заставило его невольно задуматься, а в чем, собственно, осталась сама девушка. Дверцы его гардероба были открыты, а его содержимое частично вывалилось на пол, частично беспорядочной грудой высовывалось из ящиков. Весь стол был усыпан крошками от крекера, как будто здесь похозяйничала прожорливая крыса.
Точнее, не крыса, поправил Морис себя, а Мышка с розовыми ушками и серыми глазками.
Письменный стол не избежал общей участи. На нем громоздились развернутые морские карты, лоции и таблицы, а рядом на полу валялась раскрытая книга. Морис еле сдержал возмущенный вопль. Это была его любимая вещь – первое издание «Капитана Синглтона» Дефо!
Сурово сдвинув брови, он обвел взглядом каюту, не видя виновницу этого вопиющего хаоса. Только кровать осталась в стороне от набега Люси: темно-вишневое стеганое покрывало представлялось островком спокойствия среди бушующего беспорядка.
Там, в Ионии, он находил в неопрятности Люси что-то трогательное, но бесцеремонное проявление этой стихии на его неприкосновенной территории потрясло Мориса. Он ревниво втянул воздух. Так и есть, сквозь привычные запахи его жилища мужчины пробивался тонкий аромат лимонной вербены.
До его слуха донеслось раздраженное бормотание. Он покрутил головой и наконец обнаружил Люси, полностью поглощенную какими-то поисками в морском сундуке, что стоял в дальнем углу с откинутой крышкой. Морис растерянно воззрился на ее круглый зад. «Бог мой, она реквизировала мои старые брюки», – догадался он, мгновенно припомнив, что весь ее гардероб стал жертвой деятельности своей хозяйки.
Заслышав шаги Аполло в коридоре, он обернулся к двери и сделал выразительный жест, одновременно приглашая его войти и сохранять тишину.
– Вы случайно не это ищете? – нарочито громко спросил он, адресуясь к круглому задику и доставая из кармана адмиральский нож для разрезания бумаг.
