Бельканто на крови (СИ) - Володина Таня

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Чуткий Маттео лёг на него и обнял, давая ощутить собственное желание. Вполне зримое и весомое, а не тот вялый «пипхан», который он предъявлял на корабле в доказательство своей бесчувственности. Эрик прижался в ответ и широко раздвинул ноги, показывая, что готов к продолжению. Он стыдился накатывающей робости, как чего-то недостойного. Он хотел скрыть, что не может расслабиться, — и от этого терял возбуждение.

Он сжал зубы, когда Маттео лизнул его в сокровенном месте. Мысль о том, что ему дарят такие смелые и бесстыдные ласки, приводила в экстаз, но мучительное воспоминание окатывало холодом и заставляло сжиматься от страха. О том, чтобы ввести палец, и речи не шло. Перестав с собой бороться, Эрик сдвинул ноги и отполз назад по шершавому ложу из канатов. Зажмурился и обессиленно вытянулся, отвернувшись от Маттео. Возбуждение спало. Усилием воли он подавил желание встать и уйти, но Маттео догадался о состоянии Эрика. Он подхватил его под ягодицы и перевернул, посадив на себя верхом:

— Хотите сверху?

Эрик хмыкнул. Сидеть на Маттео было удобно. В лунном свете он видел широкую рельефную грудь, впалый живот и напряжённый член. Он надавил на припухшие соски и заглянул в голубые глаза:

— Вы думаете, это что-то изменит? Хотите избавить меня от страха? Решили мне помочь, жалеете меня, да?

— Нет. Просто хочу засунуть в вас свой пенис.

— Что?

— А что? Вы завтра уедете, и я больше никогда вас не увижу. У вас будет много любовников, а у меня никого, одни воспоминания о вас. Я хочу знать, какой вы внутри. Насколько сильные у вас мышцы? Как вы стонете, когда в вас проникают, как двигаетесь, как выплёскиваетесь…

— Прекратите…

— Я просто хочу вас. Что в этом странного? Мне вас ни капли не жалко!

У Эрика пересохло во рту. Он налил масла на пальцы и обхватил член Маттео, заставив его выгнуться от удовольствия. Желание вернулось и жарко пульсировало в паху. Он ловил рваные вздохи Маттео, подстёгивающие, словно хлыст. Затем завёл руку назад и смазал себя между ягодиц, скользнул большим пальцем внутрь, раздвигая упругие мышцы. Сознание затуманилось от необузданной похоти. Впервые в жизни он ощутил готовность отдаться мужчине, но отдаться не пассивно и покорно, а вот так — сверху, пьянея от власти над распростёртым стонущим Маттео.

— И правильно, что не жалко… — пробормотал он, насаживаясь на аккуратный гладкий ствол.

Вошло безупречно мягко. Эрик задохнулся от ужаса и восторга, сжал коленями бока Маттео и привстал, замирая от невыносимо сладкого давления внутри. Маттео вцепился в его зад и нетерпеливо потянул к себе, на себя, глубже:

— Господи боже, Эрик! Какой вы горячий и узкий!

Эрик опустился до самого конца, постигая природную сущность мужского соития. Боли не было, лишь упоительная истома и неутолимый жар, побуждавшие двигаться вверх и вниз. Его член раскачивался, ударяясь о живот Маттео, пока тот не подхватил его тонкими пальцами и не сжал в умелой ласковой ладони. Эрик откинулся назад, принимая сильные глубокие толчки, сладким эхом отдававшиеся в каждом мускуле и нерве его естества.

Капля пота скатилась по позвоночнику. Как бомба с подожжённым фитилём, он готов был взорваться в любую минуту, но терпел: Маттео под ним хрипел, всхлипывал, шептал что-то неразборчивое и судорожно работал бёдрами, загоняя свою трудную добычу.

Паря в блаженном мареве отсроченного счастья, Эрик неотрывно смотрел на искажённое лицо Маттео — взрослое и незнакомое. Казалось, новое удовольствие открыло новую грань его личности — дерзкую, безрассудную, мятежную. Невыразимо привлекательную и противоречивую. Бесполое существо? Не мужчина, не женщина, не ребёнок? О нет, теперь никаких сомнений! Маттео — мужчина. Лучший из всех, кого знал Эрик. Единственный. Он сжал мышцы, обнимая тугую плоть, и Маттео сорвался. Заскулил и выгнулся, содрогаясь от острого незнакомого наслаждения. Эрик закрыл глаза, несколькими движениями помог себе и растворился в жгучем глубинном ослепительном взрыве. И, как убитый, рухнул на Маттео.

72

Они засыпали от усталости и просыпались, чтобы снова любить друг друга. Эрик помнил, как заботливый Юхан принёс им одеяла и подушки, а потом ему приснилось, что слуга и музыкант о чём-то шептались, словно заговорщики. А под утро померещилось, что пришла зима, и он проснулся, дрожа от холода. Маттео в комнате не было. Эрик оделся и спустился вниз.

В гостиной фрау Майер собрались слуги, старые приятели и соседи. Всем хотелось попрощаться с бароном, отплывавшим на далёкую родину. Барон Линдхольм — единственный из аристократов, кто не брезговал водиться с жителями Нижнего города. Катарина выставила на стол щедрые закуски и бочонок пива.

Эрик заметил фрау Карлсон. Без живота, но с маленьким свёртком в руках. С любопытством заглянул в кружевные пелёнки:

— Кто у вас родился?

— Мальчик. Я назвала его Густав.

Так звали отца Эрика, дедушку этого младенца.

— В честь деда?

— Угадали.

— А как зовут вас, фрау Карлсон?

— Мария.

— Это имя моей матери.

— Говорят, она была красавицей и умницей — жаль, что рано умерла. Моя мать всегда хорошо о ней отзывалась и назвала меня в честь неё.

Никогда раньше он с таким тщанием не разглядывал её безмятежное лицо с россыпью тусклых веснушек и пухлыми губами. Рыжеватые локоны выбились из-под плоёного чепца. Но больше, чем внешнее сходство, убеждали её отвага, жизнелюбие и решимость идти наперекор судьбе. Все Линдхольмы этим славились.

— Мария, мне жаль, что я узнал вас слишком поздно.

— По-моему, вы узнали меня в самое подходящее время, Эрик, — лукаво улыбнулась она.

— Я обещал вам лучшие места на концертах синьора Форти, но теперь…

— Не волнуйтесь, герр Меншиков уже подтвердил мой абонемент.

— Вы, как всегда, предприимчивы.

— Я просто люблю синьора Форти.

— Это у нас фамильное?

— Возможно, — хохотнула фрау Карлсон. — Я за ним присмотрю.

Эрик на глазах у всех обнял фрау Карлсон вместе со свёртком и шепнул:

— Спасибо, сестра.

Колонна под шведскими воинскими знамёнами, во главе которой выступал затянутый в чёрное исхудавший и постаревший Стромберг, вышла в полдень из ворот Верхнего города. Калинцы стояли вдоль улиц, прижимаясь к домам и прощаясь с бывшими согражданами, а дети визжали и подпрыгивали впереди губернатора. Горожане не радовались, но и мрачной подавленности не проявляли. Были шведы, стали русские — главное, что складочное право не отобрали.

Бургомистр и члены магистрата выстроились на Ратушной площади на пути следования колонны и попрощались с вельможами чопорными поклонами. Процессия растянулась на полмили. Первыми выступали военачальники, затем гражданские, после них — члены семей, а в заключение — те из слуг, кто пожелал уехать в Швецию. Ни лошадей, ни крупного имущества взять с собой не удалось: три королевских фрегата и без того были перегружены.

Эрик услышал, как топот тысяч ног приближается к дому Катарины, и начал торопливо прощаться. Пожелал слугам найти добрых хозяев, купцам и соседям — спокойной жизни и прибыльной торговли, старику Гансу — здоровья, зарёванной Марте — хорошего любовника, опечаленному Мазини — вдохновения, а притаившейся у крыльца Сюзанне — щедрых клиентов.

Лишь с синьором Форти он не попрощался — если не считать бессонной ночи, полной самых искренних прощальных ласк. Его тело ещё горело, и Эрик не знал, остынет ли когда-нибудь этот неистовый жар.

Даже к лучшему, что Маттео не пришёл его провожать! Нет таких слов, чтобы навек попрощаться со своей первой и единственной любовью. Плут Юхан тоже исчез. Эрик обнял тётушку и застыл, прижав её к груди. Катарина проливала горькие слёзы, но, обессилев от скорби, уже не жаловалась и не причитала. Когда голова колонны показалась на Главной улице, Эрик улыбнулся: