Поездом к океану (СИ) - Светлая Марина

Зато кадры вышли отличные, это Аньес знала наверняка.

Они дождались отряда, который выслали им навстречу, и после этого двинулись на юг, до ближайшего населенного пункта. Дорога была ужасной, неровной, битой, но хотя бы недолгой. И за несколько месяцев случился первый день, когда не стояла столь сильная жара, от которой спасения не было. Солнце село давно, и Кольвен прав — звезды и правда будто водой умытые. Ей бы и в голову не пришло.

Запах его сигарет немножко щекотал ноздри. Курил он те же, что и Юбер, и от этого на нее накатывало непонятное, но в то же время подчиняющее себе спокойствие. Спокойный человек суетиться не станет. Так в эту минуту она дышала дымом и смотрела в небо, сидя на большом валуне, опершись обеими руками о камень за спиной и, опрокинувши назад голову, глядя в небо. Может быть, и впервые со времен, когда была девочкой.

- Уймите мое любопытство, — вдруг сказал Жиль. — Как вот такая, как вы, немножко верящая во все, могла оказаться здесь, сейчас? У меня иногда в голове не укладывается. Вы ведь работали в «Le Parisien libéré», да?

— Почти два года, — пожала Аньес плечами. — Удовлетворения мне эта работа не давала, а здесь… иногда я думаю, что угодно лучше, чем Париж после войны.

— Неправда! После войны он ожил. Немцы запрещали танцевать, а теперь все танцуют.

— Не ожили те, кто уже свое оттанцевали навсегда. Есть в этом некая… безнадежность.

— Но она светлая…

— Не для тех, кто все еще тоскует.

— У меня небольшая семья. Родители и мы с сестрой, — медленно сказал Жиль. — Вероятно, нам повезло больше других.

— Они все в Сен-Мор-де-Фоссе?

— Как и сотню лет назад все семейство Кольвенов. А вот соседей нет, хотя они прожили рядом никак не меньше. Евреи. Я подумал, что не имею права писать «Пастораль», ни разу не увидав этих звезд. Это было бы большим обманом.

— Не нашли более простых способов приехать? Частному лицу все это гораздо проще.

— Отец хотел видеть меня военным. Цели моего писательства он не понимает, а поскольку настоящего солдата из меня не получится, я схватился за это. Тоже ведь выход.

— Немного шулерский, — усмехнулась Аньес. Возможно, он разделил бы эту ее улыбку, если бы увидел. Но он не видел. Иногда свет звезд недостаточен. — Хорошо вы продвинулись с «Пасторалью»? Помог вам Индокитай?

— Да, помог. Я рад, что приехал. Не зря.

Аньес тоже была рада. Впервые за долгое время она радовалась разговору и не особенно жаркому вечеру. Пожалуй, последнее было даже важнее. В кои-то веки в ней даже некий аппетит проснулся. И потому, когда позвали ужинать, она охотно шла в дом, где жил местный старейшина, принимавший их у себя. Как и отмерено людям его положения, он был ожидаемо стар, но это ограничивалось исключительно сединой и прожитыми годами. Энергичности ему было не занимать, а вот имени его Аньес так и не запомнила. Помнила только, что он довольно бегло говорил по-французски, пусть и коверкал окончания глаголов, предпочитая лишь инфинитивы, а когда одна из его дочерей подала им ужин, в ответ на изумленный взгляд маленькой француженки, хитровато улыбаясь, сказал:

— Это же не гадюка, кушать!

— Из шляпы? — рассмеялась она, но не желая обидеть хозяев, придвинула к себе головной убор — вьетнамскую шляпу нон, сплетенную из пальмовых веток. Такого способа сервировать стол ей видеть еще не доводилось. А среди местного населения она и не бывала почти. Горожане отличались от этих, деревенских, неким лоском цивилизованности и определенной долей испорченности.

— Это подарок, — еще больше развеселился старый вьетнамец. — Будет красиво!

Уточнять, что не собирается надевать «это», испачканное едой, на голову, Аньес не решилась. Представлять себе, что в «этом» кто-то ходил до ужина, — тоже. Но вот в еде отказывать себе не стала, с аппетитом уплетая рис и поданную позднее рыбу. Их было около двадцати человек, но солдатьё кормилось на улице. Самая уважаемая семья принимала только фотографов, летчика и командира.

Потом их уложили спать, и так уж вышло, что Аньес и Жиль оказались в одной комнатенке, вынужденные ее разделить. Зато с настоящей кроватью и гамаком. Кровать капрал Кольвен ожидаемо уступил ей, а сам до сна несколько раз выходил курить во двор. А Аньес удивлялась той естественности, с которой принимала эту простую жизнь, к которой совсем не была приучена. Стащив одежду и оставшись в нижнем белье, не очень свежем, но смены все равно не было, нисколько не заботясь о Жиле, которому, должно быть, неловко, она просто повалилась в постель, накрылась простыней и почти сразу уснула, разморенная трудным днем, но сейчас даже почти счастливая. Как мало и правда для счастья надо. Анри прав.

Быть сытой и иметь место для сна. Ничего не бояться.

И еще чтобы не тошнило. Эта тошнота — штука отвратительная.

Ночью она просыпалась дважды. Первый, когда Кольвен в очередной раз вернулся с перекура. Он старался двигаться бесшумно, но в темноте все же напоролся на угол кровати, и ту слегка тряхнуло. Жиль зашептал свои извинения, но она уже ничего не слышала, лишь перевернувшись набок.

А второй раз — оттого, что ее накрывали простыней. Эта забота даже сквозь сон овеяла ее теплом, и оттого ей показалось, что вновь вернулись времена, когда рядом был кто-то, кто ее защищал. Рука, натянувшая простыню, застыла ненадолго у ее лица, а потом осторожно коснулась кожи. Аньес прижалась к ней и потерлась, как кошка. Снилось или нет, она не знала, но сквозь полуприкрытые веки, как сквозь завесу из бархатистых шнурков, видела в темноте мужской силуэт. И пальцы были мужские. Короткие, крепкие, чуть мозолистые. И если бы он мог быть здесь хоть по какой-нибудь, пусть самой нелепой причине, она бы поверила, что это не сон. Но ведь во сне можно позволить себе звать его вслух. Только во сне и можно.

Ее губы вздрогнули, и она едва слышно произнесла:

— Анри…

Рука у ее лица отяжелела на краткий миг, а потом еще раз погладила щеку. В ответ она услышала тихое, совсем непохожее: «Спите, Аньес». И снова заснула, совсем не думая о том, почему тот, кого она ждала и хотела, приходит к ней совсем другим, ненужным.

Она так и спала, точно зная, что все вокруг не то, чего она действительно надо. Ей давно уже требуется, необходимо как вода организму, — тепло единственной ладони на своей щеке.

Как это странно, испытывать такое чувство потери во сне.

Как это странно, продолжать вдыхать и выдыхать воздух. И быть спокойной. И нежиться под сквозняком, потому что нет жары. И ждать ребенка.

А потом в ее удивительную негу, в которую она как-то совсем неожиданно для себя попала, вместо очередного приступа утренней рвоты, ворвалась стрельба. Пастораль в одночасье стала кровавой. Не в черновиках Жиля Кольвена, молодого писателя из Сен-Мор-де-Фоссе. В жизни.

[1] Хо Ши Мин — вьетнамский революционер, государственный, политический, военный и партийный деятель. Участник Коминтерна, член ФКП, основатель Вьетнамской коммунистической партии, создатель Вьетминя, первый президент Демократической Республики Вьетнам.

[2] Венсан Ориоль — первый президент Франции (1946–1954 гг.) после окончания второй мировой войны (Четвертая республика).

— Аньес, на пол! — услышала она вскрик капрала, и поняла, что с постели слетела вниз, неожиданно оказавшись лицом к лицу с Жилем, уже полностью одетым — или он не раздевался? Глаза его пылали, он что-то еще орал ей, но она не различала сквозь общий гам и пальбу, и ей ничего не оставалось как зажать уши руками. Бахнуло что-то совсем близко, совсем рядом. А еще через минуту пуля, влетевшая в распахнутое окно, просвистела по комнате и продырявила стену. Аньес глухо выдохнула и зажмурилась, лишь бы не видеть ничего.

— Под кровать! — зашипел Жиль. — Быстро!

— А ты?

— Быстро, говорю!

Она, скользнув голым животом по царапающим кожу доскам пола, очутилась в полумраке, в котором легко представлялось, что над ней — крышка гроба, закрывающая небо. Жуткое ощущение. Эта растерянность, дезориентированность, накатывающая волна за волной паника, заставлявшая гореть все содержимое черепушки, никак не поддавались контролю. А вот капрал Кольвен, похоже, решил исключительно по-мужски проявить характер. Очень быстро, едва она поспевала следить за происходящим, он рванул к спинке кровати, на которой висела одежда Аньес, и сорвал ее оттуда. Вещи оказались прямо перед носом. И он уже ничего не говорил, да этого и не нужно было. Она торопливо, лишь бы отвлечься от собственных жутких мыслей, принялась одеваться.