Элизабет Хойт - Скандальные наслаждения
– Предупредить вас о намерениях моего брата. – Геро отодвинула в сторону стопку книг на диване и села, поскольку он не сделал ни малейшего поползновения, чтобы предложить ей сесть. – Он знает, что вы перегоняете джин в Сент-Джайлзе.
Гриффин просверлил ее взглядом.
– Вот оно что.
Она нахмурилась, ее раздражение росло. Неужели ему наплевать на собственную безопасность?
– А этого мало? Вы должны немедленно закрыть свою винокурню, пока Максимус не отправил солдат арестовать вас.
Он уставился на янтарную жидкость в бокале.
– Нет.
Геро чувствовала, как злость заполняет грудь. Максимус мог пообещать, что не станет действовать против Гриффина, но пока у Гриффина есть винокурня, он в опасности.
– Почему нет? Гриффин, вы способны на большее, чем зарабатывать деньги перегонкой джина. Вы можете многое. Вы заботливый, веселый и благородный. Как вы не видите, что…
Гриффин поднял на нее глаза, и у нее перехватило дыхание, а слова застыли на губах. В его зеленых глазах блестели слезы.
– Что случилось? – прошептала она.
– Ник умер, – сказал он. – Ник Барнс. Он начинал это дело вместе со мной. Вы его, наверное, не запомнили – он был со мной, когда вы пришли в винокурню. Такой огромный мужчина со шрамами на лице.
– Я помню его. – Ей тогда показалось, что Ник и Гриффин друзья, несмотря на разницу в их положении. – Как это случилось?
– Ник вышел этим утром купить заливное из угрей. – Гриффин то ли сморщился, то ли улыбнулся. – Он очень любил угрей. Люди Викария выстрелили в него, и я обнаружил Ника…
Голос его замер – он не мог говорить.
Геро встала и подошла к нему, не в силах быть от него так далеко, когда ему больно.
– Мне очень жаль. – Она заключила в ладони его лицо. – Очень жаль.
– Я не могу сейчас оставить винокурню, – хрипло произнес он. – Как вы не понимаете? Они убили Ника. Я не могу им этого простить.
Геро закусила губу.
– Но ваша жизнь в опасности.
– А что это значит для вас?
У нее приоткрылся рот.
– Что?
Бокал упал из его рук на ковер и закатился под диван. Он схватил ее за плечи.
– Вам не все равно, если моя жизнь в опасности? Кто я вам – друг, с которым вы делите постель? Деверь, которого вы пригласите на свою свадьбу? Кто я, Геро? Кто я вам?
Геро не мигая смотрела на него, ища слова. Он ей нужен, но что еще? Она не могла ему сказать, у нее не было слов, чтобы описать свои чувства.
Гриффин, кажется, все понял. Раздражение боролось в нем с отчаянием.
– Черт вас подери, – процедил он сквозь зубы и поцеловал ее.
Ее губы были мягкие и податливые, но это не утолило его гнев. Гриффин хотел оставить в ней, на ней, свой след. Заставить ее произнести, что он не просто друг или будущий деверь. Он хотел быть уверенным, что она никогда его не забудет.
Хотел, чтобы его образ отпечатался на каждой клеточке ее тела.
Горе и злость, охватившее его после смерти Ника, слились, перемешались и превратились в животное желание овладеть Геро. Прямо здесь. Прямо сейчас.
Он с такой силой впился ей в губы, что она едва не упала и вцепилась пальцами ему в спину. Но она не сопротивлялась, не сделала ни малейшего движения убежать от него или отстраниться от жестких губ, терзающих ей рот.
Это немного успокоило дикое животное, рвавшееся из него наружу. Он чуть отодвинулся и посмотрел в ее огромные глаза, затуманенные от прилива чувственности. Тогда он подхватил ее и, не обращая внимания на слабый протест, вынес из библиотеки подобно жестокому мародеру-викингу.
В эту минуту в коридоре появился Дидл. Камердинер разинул рот. Гриффин бросил на него грозный взгляд, предостерегая от лишних вопросов, и с Геро на руках взбежал по лестнице.
Она уткнулась лицом ему в грудь.
– О боже! Он нас увидел.
– Он не скажет ни слова, если хочет задержаться в этом доме, – прохрипел Гриффин.
Он внес ее в спальню, захлопнув за собой дверь ногой, и с размаху опустил на кровать.
Геро посмотрела на него и прошептала:
– Но он поймет, чем мы тут занимаемся.
– Вот и хорошо. – Он прижал ее своим телом. – Будь моя воля, весь Лондон узнал бы, чем мы тут занимаемся.
Он ожидал возражений, однако вместо этого Геро подняла руки и погладила его по голове.
– Гриффин, – тихо и печально произнесла она. – Ох, Гриффин.
Эта печаль проникла ему в душу, но не отвлекла от задуманного. Не сейчас. Внутри у него разрасталась неуправляемая жажда сделать то, что он намеревался, пока еще не поздно. Он рванул тесьму на лифе ее платья.
Геро и не пыталась остановить его, а просто неподвижно лежала и водила руками по его коротким волосам, словно успокаивая. Корсет плохо поддавался его натиску. Что с ним? Уж он-то никогда не испытывал трудностей, чтобы раздеть женщину.
– Позвольте мне. – Она отвела в сторону его трясущиеся руки, развязала шнурки, и Гриффин припал ладонями к ее теплой коже и… успокоился.
– Все снимите, – потребовал он. – Все.
Геро удивилась, но не стала возражать, а медленно освободилась от многочисленных слоев тончайшей материи, а он при этом сходил с ума. Когда же она наконец скинула туфли и потянулась к лентам подвязок, он не выдержал и рявкнул:
– Не надо.
Гриффин смотрел на нее так, как знаток осматривает прекрасное произведение искусства. Ее тело было хрупким, грудь высокой и нежной, бедра стройными, а белая кожа, казалось, отливала лунным светом в сумрачной спальне. Рыжий хохолок волос между бедер выделялся ярким пятном.
Гриффин чувствовал, как сильно напрягся его член, но не похоть владела им, когда он смотрел на нее, обнаженную и беззащитную. Его охватило странное чувство, чувство собственника, а также желание не отпускать ее от себя, оберегать и… почитать. Эту гордую женщину можно обидеть самыми различными способами. Мысль была подобна удару ножа, от которого душа кровоточит.
Неужели она не видит его страданий? Могла бы она тоже защитить его от обид?
Он смотрел на нее, обуреваемый желанием, страстью и ненавистью. У нее на левом плече три крошечные веснушки, и он, нагнувшись, облизал их.
Ее руки вцепились ему в волосы.
– Гриффин…
– Геро, – прошептал он, уткнувшись носом в ложбинку у шеи и с нежностью покусывая тонкую кожу. – Вам это нравится?
– Да…
– Что еще вам нравится?
– Я хочу коснуться вас.
Гриффин поднял голову. Она тихо лежала под ним и смотрела на него серьезными, блестящими как бриллианты глазами. Он привык к тому, что главная роль в обольщении принадлежит ему, а его любовницы редко бывали столь же энергичны. Он привык всегда всем управлять или просто от природного мужского инстинкта господствовать над всем. В любом случае он не был расположен уступить даме пальму первенства в любовных утехах.
