Небо помнить будет (СИ) - Елена Грановская
За что, Боже… За что… Потому что я испытываю влечение к мужчинам? Тебе надоело меня терпеть? Ты решил, я стал чаще поддаваться соблазну? Я стал грешен?
Я грешен. Да. Но не в любви. Не в любви к Тебе. Не в любви к ближнему. Я люблю искренне. Всем сердцем. И ты не можешь меня карать за любовь, что Ты сам проповедовал. За то чувство, которое раскрыл и подарил людям, когда они отчаялись и ослабли.
Ты не можешь быть так жесток ко мне, своему слуге. Я не хочу и не буду отрекаться от Тебя, Господи, несмотря на весь ужас испытываемых мною невыносимых потерь и страданий, которые Ты послал мне в этот последний год. Пятнадцать лет своей жизни я отдал Тебе. Не позволяй мне проклинать свою судьбу. Не позволяй мне ненавидеть Тебя. Исправь всё это. Это в Твоих силах и твоей же власти…
Констан поднял лицо в сторону синагоги. Пожар усилился. Крики не прекращались. Это был сущий ад на земле. Не поднимаясь, Констан оглядел фашистских палачей. И сердце у него провалилось, когда в новом озарившем улицу всполохе он увидел до боли знакомое лицо: лицо убийцы. Охранника Кнута.
Гельмут Юнгер. Он неспеша расхаживал, заложив руки в карманы, недалеко от офицеров и скалился, пожирая глазами синагогу. Вот он, главный мучитель всех близких Дюмелю людей. В нем — средоточие всего дьявольского германского. Выше него, кажется, только Гитлер.
Констан встал на нетвердые ноги, развернувшись лицом к охраннику Брюннера, который не обращал на него никакого внимания.
— Юнгер! — Констан крикнул ему в спину срывающимся голосом.
Немцы и французы-патрульные обернулись на его возглас. Гельмут, за долю секунды опознав Дюмеля, сменил демоническую улыбку на каменную маску беса.
Констан не знал, что будет делать он, что сейчас предпримет Юнгер, и просто пожирал фашиста ненавистным взглядом, мысленно проклинал, как только может проклинать верующий католик, священнослужитель.
Не спуская с Дюмеля злых глаз, немец полез в кобуру, извлек из нее пистолет и, сняв предохранитель, нацелил его в голову Констана. Тот не дрогнул ни единым мускулом, застыв как изваяние. Лишь отвел взгляд в сторону сложенных у автомобиля тел и смотрел на Луи.
Он больше никогда не проснется. Не улыбнется. Тихо не извинится за годы, что проводил в одиночестве, без него, Дюмеля. Не поблагодарит, что Констан вновь так внезапно появился в его жизни. Не коснется его руки, пробуждая надежду и радость.
Живы ли и где его родители? Как они узнают, как переживут смерть единственного сына, дорогого Луи? Самое страшное, что эти немецкие звери не дадут его похоронить, как и всех других сгоревших несчастных. Всех просто сложат на грязный пол кузова, свезут за город и закопают в общей могиле, скроют следы преступления…
Констан сделал два шага в сторону мертвых тел. Тут же возле носков его полуботинок две выпущенные Юнгером из пистолета пули выщербили асфальтово-каменное покрытие. Дюмель застыл. Его била крупная дрожь. Но не от страха быть убитым. Он скорбел по Луи и из последних сил держался, чтобы не разрыдаться вновь.
Он не сможет забрать его тело. Не сможет похоронить по-человечески.
Констан верил, что душа Луи отбыла в лучший из миров. Он больше никогда не почувствует силу его тела. Но он будет знать о силе душе Луи, которая уже обрела свободу, взлетев в небеса и оказавшись у Господа. Луи отбыл в вечность. Его душа навсегда примет образ его тела, земной оболочки, которую видел и любил Дюмель.
Прости, Луи. Прощай, Луи.
Я тебя любил. И люблю до сих пор. И буду любить. Я тебя не забуду.
Констан не помнил, как развернулся и покинул это место парижского ада. Не помнил, как и во сколько добрался до сада Булонь. Не помнил, кто и зачем останавливал его на улицах. Не помнил, как получал тычки в спину и под колени.
Оказавшись у церкви, он прошел внутрь, зажег в дальнем конце свечи и, остановившись перед образом распятого Христа, долго и истового молился за упокой души Луи. И за Элен Бруно. За ее силу и крепость духа, за ее стойкость. Она должна вернуться ради своего сына. Должна. Она ведь так любит жизнь. Вся ее жизнь — это любовь к Лексену.
Он молился за родителей. За самых драгоценных и важных людей в его жизни.
Когда погасла последняя свеча, Констан посмотрел в окно. Были ранние, предрассветные сумерки. В церкви очерчивались темные силуэты алтаря и скамеек. Надо готовиться к утренней службе. Он не спал всю ночь. Он не хотел. И не смог бы.
Он не будет специально возвращаться на то место ночного кошмара. Он не будет заново переживать всю чудовищность увиденного и пережитого. Но он будет молиться за Луи. За его вечный покой. Всю свою жизнь.
Глава 14
Август 1942 г.
Любовь моя.
У меня дурные новости. Мне плохо самому от осознания того, что я делюсь с тобой этим, но… ты должен это знать, поскольку потом будет поздно. Потому что меня может уже не быть.
Надо было сказать тебе раньше, еще когда мы стали видеться. Раньше, перед тем как мы сблизимся.
После истории с Эрне у меня начались проблемы со здоровьем. Не только психически. Я переболел острым инфекционным заболеванием. Всё внутри кипело, переворачивалось, жгло, печень была посажена. Я тогда слег на много дней, сильно похудел. Но чудом излечился, долгое время чувствовал себя отлично, совсем забыл про болезнь, будучи с тобой… И вот сейчас она вернулась с новой силой. Меня списывают и отправляют на лечение. Надежды на выздоровление, как и мечты сражаться на стороне отчаянного Сопротивления, мечты увидеться с тобой, почти нет.
Мне хуже с каждым днем… Всё, что бы ни пытался съесть, не лезет в горло, выворачивает, слабость страшная, на руках и теле высыпания, в общем… пишу, чтобы успеть сказать тебе последнее прости. Вероятно, больше не свидимся. Меня уверяют, что чудо может случиться. Но я не верю.
Это конец. Я предчувствую его. И боюсь.
Знай, я благодарен тебе за всё, за все минуты, за каждую секунду, проведенную с тобой. Прости, если что не так, если не оправдал в чем-то твоих ожиданий.
Обними мою маму и поцелуй — за меня. У меня не хватит духу написать ей. Сообщи ей вместо меня. Лучше скажи, что
