Джудит Тарр - Дочь орла
— Урок, — сказал Оттон, — конечно. Урок войны. — И он объявил набор войск.
Никто даже не пытался отговорить его. Император не может снести такого оскорбления ни от одного короля, даже если этот король не его вассал. Лотар вторгся на земли Оттона, ограбил его город, выставил его имя на посмешище. Оттон отплатит ему мерой за меру.
Феофано и не думала останавливать его. Слава Богу, бегство не имело особых последствий для ее беременности, но Лотара благодарить все равно было не за что. Через две недели по прибытии в Кельн она произвела на свет еще одну дочь, немного недоношенную, но живую и, похоже, такую же крепкую, как ее благополучно здравствующие сестры.
Оттон нимало не огорчился. Как только ему разрешили, он пришел повидать свою госпожу. Он принес подарок, как делал это всегда по случаю рождения ребенка.
— Это скромный подарок, — сказал он, — но из Франконии я привезу тебе подарок получше.
Феофано улыбнулась. Сами роды прошли у нее не очень тяжело, но она медленно и с трудом приходила в себя. Однако для Оттона она приняла самый цветущий вид. Если бы он узнал, скольких ухищрений, румян и белил стоил Аспасии этот вид, он бы был потрясен. Он нежно поцеловал Феофано и нагнулся взглянуть на мяучащее у нее на коленях существо.
— Красавица, — с искренней убежденностью сказал он, как говорил каждый раз.
— Следующим будет сын, — сказала Феофано, как говорила не раз.
— На все воля Господа, — отвечал он. С привычной ловкостью он поднял малютку, завернутую в одеяльце, и улыбнулся, глядя на маленькое сморщенное личико.
— Ее зовут Матильда, — сказала Феофано.
Он взглянул удивленно, но не стал возражать.
— Хорошее имя.
— Королевское имя, — уточнила Феофано.
Матильда высвободила ручку и хватала воздух. Отец предложил ей палец. Она обхватила его своей лапкой.
— Матильда, — сказал он нежно и повторил с гордостью: — Матильда.
Комната стала сразу намного просторнее, когда он вышел, потому что с ним вышла вся его свита и женщины Феофано. Феофано вздохнула с облегчением. Лицо ее опять осунулось и стало как будто меньше.
Аспасия помогла ей улечься. Она не могла даже подумать сейчас, чтобы покинуть Феофано. На сей раз Аспасия сама принимала у нее роды, а Исмаил находился вблизи, но не вмешивался. Он сказал, что ей пора приступать к самостоятельной работе врача и что она знает, что делать, не хуже, чем он. Феофано была в таком состоянии, что ей было все равно, кто оказывает ей помощь. Какими бы грешниками они ни были, они вдвоем отбили ее у наступавшей тьмы.
— Не ожидала, что ты ее так назовешь, — сказала Аспасия, когда Феофано, казалось, лежала удобно.
Феофано повернула к ней голову:
— Он хотел германское имя. Это было лучшим из тех, что пришли мне в голову.
Аспасия заботливо поправила одеяло:
— Пусть оно принесет ей удачу.
— Это должен был быть сын, — сказала Феофано раздраженно. Она опять не могла найти удобное положение. Аспасия поспешила ей на помощь, но та нетерпеливо передернула плечами, отказываясь.
— У моей матери нас было шестеро, прежде чем появился твой отец, — спокойно проговорила Аспасия. — Но он родился. Будь уверена, Бог пошлет тебе сына.
— Мне надоело рожать дочерей. Я хочу сына. Я хочу его каждой частицей своего существа.
Она утратила присущую ей рассудительность. Аспасия решила, что это все же лучше, чем холодная замкнутость.
— Значит, придется начинать все сначала, — сказала она. — Как только это станет возможно и мы тебе разрешим, вы можете начинать.
— Если муж мой вернется из Франции живым. — Феофано закрыла глаза. — Не слушай меня. Я устала, у меня все болит, я забываюсь.
— Иногда это просто необходимо, — ответила Аспасия.
Феофано открыла глаза. Они пристально смотрели на Аспасию. Эти глаза все помнили. Они не простили.
— Если бы не вы, ты и мастер Исмаил, я могла бы умереть.
— Кто знает, — сказала Аспасия.
Удивительно темные под светлыми волосами брови императрицы сдвинулись, образуя легкую морщинку на гладком лбу.
— Я хотела бы понять, — начала она, но покачала головой, — нет, не надо… Иди, я хочу заснуть.
Аспасия поклонилась и вышла. А что еще она могла сделать? Может быть, Феофано действительно лучше побыть одной, подумать о том, что такое грех и можно ли прощать чужие грехи, и еще о том, как научиться принимать то, чего не в силах изменить.
Она нашла Исмаила в конюшне. Кельнская конюшня напоминала Пещеру своим гигантским каменным сводом, под которым гулко отдавались все звуки. Цокот копыт, лошадиное ржание, людские голоса сливались в оглушительной какофонии. Все готовились в поход. Оттон решил собрать свои армии в Аахене и оттуда двинуться на войну. Люди должны увидеть, во что превратили процветавший город подлые франки. Они должны испытывать праведный гнев, чтобы лучше сражаться.
Тюрбан Исмаила колыхался в самой гуще непокрытых голов, шляп и шлемов. Исмаил наблюдал, как конюх седлает его лошадь. Он совсем не обрадовался, увидев Аспасию.
Она тоже не обрадовалась, когда увидела, что к седлу приторочен его ящик с инструментами. У нее был теперь свой, точно такой же ящик, подаренный им.
— Куда ты собрался? — спросила она.
— В Аахен. — Он закреплял понадежнее седельные сумки. Она поняла: в них лекарства.
— Ты не можешь уехать, — сказала она.
Он взял поводья у конюха, и тот поспешил на помощь кому-то другому. Лошадь, как ни странно, вела себя так спокойно, будто попала в родную стихию. Исмаил погладил ее по шее и шепнул что-то на ухо. Будто соглашаясь, она подула ему в ладонь. Держа ее в поводу, он двинулся к выходу.
Аспасия поспешила следом. После приезда в Кельн Исмаил вел себя странно: он только что не шарахался от нее. Похоже, он опять пытался повторить то, что собирался сделать перед тем, как ее свалила лихорадка. Она не могла придумать никакой другой причины.
— А как же императрица? — она почти кричала, стараясь не отстать от него.
— Императрица рада отделаться от меня.
Аспасия схватила его за рукав и дернула, заставив остановиться.
— Нет, вовсе нет! А если у нее начнется родильная горячка? Кто ей поможет?
— Ты. — Он легко освободился и пошел дальше, ловко увертываясь от лошадей и людей, стоявших на его пути. — Ты теперь знаешь все, что и я.
Аспасии удалось опять задержать его, когда они вышли наружу. Здесь суетились не меньше, но под открытым небом все казалось спокойнее, и на сей раз она удержала не его, а лошадь, схватив ее за уздечку.
— Ты не можешь ехать!
