Маргерит Кэй - Внутренняя красота
— Тетя София, теперь видно, ты больна намного серьезнее, чем мне казалось, — заметила Кресси и тихо рассмеялась. — Ничего забавнее от тебя я еще не слышала. Если бы Корделия была мертва, нашлось бы ее тело.
— Тело не найдут, если она упала со скалы. Или лежит связанной на каком-нибудь чердаке. Или…
— А что, если ее замуровали за камином? Ты говоришь как Кэсси.
— Ничего подобного. — Леди София с трудом села прямо. — Я говорила, что недавно видела ее поэта? Его зовут Огастес Сент Джон Марн. Конечно, я с ним не разговаривала. Он выглядел как в воду опущенный и плелся позади своей рыжеволосой жены и шумной ватаги детишек.
— Как низко пали великие, — заметила Кресси. — Кэсси чуть не угодила в ловушку.
— Возможно, ты не помнишь, но жених бросил ее почти у самого алтаря. У нее не хватило ума сообразить… но она всегда была ветреной. Боюсь, Корделия такая же. Неужели ты вообще не обнаружила никаких следов?
— Корделия села в наемный экипаж, когда покинула Кэвендиш-сквер, но назвала адрес так тихо, что никто ничего не расслышал. Не знаю, сколько в Лондоне наемных экипажей, вряд ли есть смысл опрашивать всех кучеров… На это уйдет не один месяц и бог знает, сколько взяток придется дать. Уверена, к тому времени Корделия так или иначе сама сообщит нам о том, что с ней приключилось.
— Крессида, ты ведь не думаешь, что все это закончится для нее благополучно?
— Нет, тетя, я так не думаю, — тихо ответила Кресси. — К тому же я считаю, что ты достаточно разумна, чтобы предаваться пустым надеждам.
— Да, это верно. Я немощна телом, но крепка духом, — ответила тетя София, сверкнув присущим ей остроумием. — Крессида, тебе следует вернуться в Киллеллан. Прошло уже больше недели. Ты можешь понадобиться Белле. Больше делать нечего, пока твоя сестра не даст о себе знать.
— Меня больше волнуют уроки, которые я даю братьям. Подозреваю, за мое отсутствие они уже успели перевернуть дом вверх дном, — ответила Кресси и выдавила улыбку.
— Племянница, тебе не обмануть меня, — заметила тетя, пронзительно взглянув на нее. — С тобой что-то происходит. Ты совсем… изменилась. Если бы речь шла не о тебе, я сказала бы, что тут замешан мужчина. Но ты ведь не такая. Что с тобой, Крессида?
— Ничего. — Кресси уже собралась грызть ноготь большого пальца, но вовремя остановилась.
— Глупости. Думаешь, если я больна и прикована к постели, то со мной надо цацкаться. Но я знаю, что здесь что-то не так. Думаю, я могу помочь. Это связано с Беллой?
— Нет. — Кресси уже собиралась ответить, что ничего плохого не случилось, но дрогнула под сверлящим взглядом тети. — Тебе нечего волноваться. Поверь мне, — сказала она, пользуясь выражением Джованни.
Тетя София сделала вид, что поверила Кресси, и, расставаясь, заверила, что поможет ей советом, если потребуется. Несколько часов спустя Кресси сидела в экипаже. Она надела удобное платье, надежно уложила покупки в дорожную сумку. Кресси вздохнула с облегчением, потому что отпала необходимость притворяться, и можно было предаться своим тревожным мыслям.
Кресси ужасно тосковала по Джованни. Она не считала себя одинокой, когда тот появился в ее жизни, ибо у нее тогда была Корделия. Однако сейчас поняла, что Корделия столь же замкнутая, как и она сама. Они провели вместе шесть лет, Кресси обрела статус старшей сестры, когда Кэсси вышла замуж. Это означало, что между ними всегда будет существовать некоторая отчужденность. К тому же Корделия не понимала ее так хорошо, как Джованни. Больше ее никто не понимал.
«Он понимает как никто другой», — так Силия говорила о своем муже. Кресси только сейчас поняла эти слова. «А я понимаю его точно так же», — добавила она тогда. Луиджи ди Канио, это презренное существо, заставил Джованни обнажиться догола. Откровения соотечественника Джованни так потрясли Кресси, что первые дни после приезда в Лондон она могла думать лишь о боли, которую они ей причиняли. Как Джованни мог столь беспечно отдаваться тем женщинам. Продавать себя. Кресси вздрагивала при одной мысли об этом. К своему стыду, она вздрагивала не столько от отвращения, сколько от ревности, ибо Джованни отдавал им столь легко то, что она так и не получила от него.
Именно разговор с тетей Софией, обсуждение перспектив, которых лишилась Корделия после своего загадочного бегства с возлюбленным, дал Кресси время подумать. Разве ее отец не занимался продажей собственных дочерей, торговлей их телами и происхождением ради достижения личных целей. Кресси называла это династической паутиной. Для лорда Армстронга дочери стали разменной монетой в достижении цели. Следовало честно спросить, так уж сильно он отличался от Джованни? Возможно, поступал еще хуже, ведь Джованни продавал собственную плоть и кровь с выгодой не для других, а для себя.
Кресси стало смешно, когда она вообразила, будто говорит с отцом об этом. Она грустно улыбнулась, наблюдая в окно экипажа за тем, как мимо проносятся сельские пейзажи. Неужели ей так трудно убедить себя в том, что пора смириться с прошлым Джованни и не заниматься софистикой? Именно в этом стал бы обвинять ее лорд Армстронг.
Так или иначе, главное в том, удастся ли ей закрыть глаза на то, что в прошлом Джованни были все эти женщины. Задавая себе этот вопрос, Кресси почувствовала, что уже готова пойти на это. Возник вопрос, чего именно хочет Джованни. Она ничего не знала о том, какие чувства он испытывает к ней, да и не дала ему возможность высказаться после того, как злобный Луиджи ди Канио все испортил. Отвратительный человек. Она обрадовалась, узнав, что Джованни ударил его. Ей самой хотелось ударить его. А еще лучше запереть в комнате, где выставлены самые безобразные картины, какие ей удалось бы разыскать. Пусть смотрит на них каждый день, пока не попросит пощады.
За окном экипажа замелькали знакомые места.
— Миледи, до Киллеллана осталось совсем немного. Около часу езды, — сообщила ей горничная.
Кресси рассеянно кивнула. Пройдет не больше часа, и она снова увидит Джованни. Она скажет ему… нет, не скажет, что прощает, ибо не имела права прощать. Сейчас, пока Кресси думала над этим, ей пришло в голову, что в действительности Джованни испытывал к своему прошлому гораздо большее отвращение, чем она. Омерзительно — так он характеризовал свое прошлое. Джованни ненавидел свое тело, орудие удовольствий, которое он продавал. С ней все было иначе. Эти слова тоже принадлежат ему, но тогда она очень рассердилась и обиделась. С тобой все было иначе. Я хочу, чтобы ты знала это. Джованни считал себя столь запятнанным, что способен погубить ее. Но разве он не намекал на то, что она могла бы переделать его?
