Саманта Джеймс - Пророчество любви
Лорд быстро повернул голову. Он приподнялся на локте, чтобы взглянуть на саксонку. Она лежала, свернувшись в клубочек и прижав к груди маленький кулачок. В ее позе было что-то очень трогательное — воплощение обиды и страдания, незащищенности и душевной боли. Меррик не смог остаться равнодушным.
Она вздрогнула, когда он прикоснулся к ее плечу. Меррик отвел прядь волос с лица Аланы, освещаемого огнем очага.
— Что такое, саксонка? Почему ты плачешь? Не заболела ли ты?
Алана покачала головой, но, увы, слезы полились ручьем. Ни на что не обращая внимания, Меррик повернул ее к себе. Она опустила ресницы, чтобы избежать его взгляда, но он взял ее за подбородок и приподнял лицо.
— Скажи мне, — потребовал Меррик, — почему ты плачешь?
Из груди Аланы вырвалось сдавленное рыдание, неожиданно все переживания хлынули безудержным потоком:
— Ты думаешь, что я сговорилась с разбойниками, но клянусь, я тут ни при чем… Потом ты спросил, рада ли я… А я… по правде говоря, я… не знаю, что чувствую! Но ты недоволен, ты сердишься…
— Если я и недоволен, саксонка, то лишь тем, что узнал о твоей беременности от своей сестры, хотя должен был услышать эту новость раньше нее и от тебя самой! Почему ты мне не сказала?
Он был спокоен, но в голосе слышалось, как и прежде, раздражение. Алана заговорила, с трудом подыскивая слова, и вдруг почему-то почувствовала себя виноватой.
— Я поняла это только сегодня утром… вернее, Женевьева догадалась, — она заколебалась и продолжила надломленным голосом: — Я… я понимаю… конечно… больше я не нужна тебе… и мой ребенок тебе тоже не нужен…
Она не успела договорить, он перебил ее:
— Ты забываешь, что твой ребенок и мой тоже. Наш ребенок. И ты ошибаешься, полагая, что больше не нужна мне.
Алана изо всех сил старалась сдержать слезы.
— Тебе нужна была… шлюха… а ребенок, кажется, не был нужен…
Меррик сжал зубы. Его пальцы соскользнули с ее подбородка. Он мрачно нахмурился.
— Ты не шлюха, саксонка!
Она задрожала, ощущая на себе его пронизывающий взгляд, острый, как кончик ножа.
— Я… я буду тебе обузой… и скоро надоем, — она не смогла скрыть предательский надлом голоса, — …и мой ребенок будет тебе обузой…
— Обузой! Во имя всего святого… не думаешь же ты, что я отошлю тебя из замка? — Меррик с досадой выругался. — Ты ведь так подумала, да?
Она опустила голову. Он был прав, именно эта мысль мучила ее весь день.
— Я не отошлю, саксонка. Не отпущу от себя. А теперь… иди ко мне!
Голос у него был жестким, но руки оказались нежными. Меррик молча, без единого слова, прижал ее за спину к своей обнаженной груди. Загорелая рука обхватила округлое бедро, и снова между ними воцарилось молчание, но на этот раз оно не было тягостным. Алана слегка вздрогнула. Меррик еще крепче прижал ее к себе.
— Ты плохо себя чувствовала последнее время? — прошептал он.
— Иногда, по утрам, — призналась Алана. — Очень глупо было с моей стороны не догадаться.
Может быть, то была не глупость, подумал Меррик, а страх… страх перед правдой, но эту мысль он оставил при себе.
Они вновь замолчали. Меррик поморщился, пытаясь разобраться в противоречивых чувствах. Близость саксонки возбуждала его неимоверно. Он испытывал острое желание опрокинуть ее на спину, сорвать рубашку и заставить забыть обо всем, кроме страсти, которая соединила бы их в неистовом объятии. Но Меррик не сделал этого, потому что Алана носила в своем чреве ребенка.
Его ребенка, подумал он в приливе гордости, и невероятная важность этого события вдруг открылась ему. Меррик почувствовал, как насторожилась Алана под его рукой, когда он провел ладонью по ее телу. От пополневших грудей его пальцы перебрались на небольшую выпуклость живота.
— Твое тело изменилось, — тихо произнес он. — Мне бы тоже следовало заметить это, саксонка, и догадаться обо всем.
Алана вспыхнула. Он не видел ее лица, но ощутил жар запылавших щек. Прилив чувства властного обладания захватил его. Боже, какая же она милая!
Меррик прижался губами к нежной округлости плеча,
— Когда появится ребенок? — голос Меррика звучал у самого ее уха.
Сердце Аланы забилось сильнее, странная боль стеснила грудь. Ей хотелось верить, что он говорит правду: вовсе он не сердится! Невыносима была мысль, что Меррик не захочет признать ребенка. Не находя в рыцаре прежней жестокости, Алана ухватилась за слабый лучик надежды.
— Я не уверена, — прошептала она, — но думаю… в конце лета, ближе к Михайлову дню.
— Михайлов день! — в голосе Меррика звучали нотки удовлетворения. — Бринвальд будет полон дарами земли, а мы с тобой будем пожинать плоды наслаждений холодных зимних ночей.
Алана возмущенно задохнулась от такой грубой прямоты, а он лишь тихо рассмеялся и привлек ее к себе. Меррик переплел пальцы саксонки со своими и прижался к выпуклости живота.
Алана ничего не могла с собой поделать. От этого простого жеста слезы снова навернулись ей на глаза. Но на этот раз это были слезы радости. О, быть может, все ее страхи — просто чепуха! В настроении Меррика ей почудилось умиротворение. Она ощущала тяжесть мужской руки на своей талии, спиной чувствовала биение сильного сердца. Счастливая, несмотря на все треволнения дня, Алана стала засыпать. Веки ее опустились, тело расслабилось. Скоро она спала глубоко и безмятежно.
На следующий день уже ни для кого в замке не было секретом, что Алана в положении.
Кто-то — она не знала, кто именно, — видимо, прошлым вечером слышал их с Мерриком перепалку на лестнице. Новость распространилась с поразительной скоростью. Уже все в округе знали, что она носит ребенка Меррика. И увы, одолевавшие Алану страхи снова возвращались и становились с каждым днем во сто крат мучительнее… особенно с того дня, как она столкнулась с Сибил в комнате Женевьевы.
Алана зашла, чтобы одолжить ниток. Сибил подняла на нее глаза от постели, которую застилала.
— Женевьева пошла в деревню навестить ту женщину, что варит эль.
Алана прошептала сестре слова благодарности за ответ и собралась уйти, но Сибил обогнула кровать и позвала:
— Не уходи! Я хочу поговорить с тобой. Сибил уперла руки в бока и кивнула на живот Аланы.
— Очень глупо с твоей стороны проявить подобную беспечность, сестра!
Алана была слишком поражена, чтобы ответить.
— Насколько далеко это зашло? — спросила Сибил.
— Через две недели будет четыре месяца, — медленно проговорила Алана.
— Четыре месяца! Скоро ты станешь толстой, как свинья!
Рука Аланы непроизвольно потянулась к животу. Моясь сегодня утром, она заметила, что живот начал уже округляться, а талия заметно пополнела, груди же стали тяжелыми и особо чувствительными.
