Барбара Картленд - Любовь контрабандиста
— Вы бы не рассуждали так, если бы ранили вас, — резко возразила Леона. — Или если бы вы были женой или матерью того несчастного, которого выбросили за борт. Неужели вы не понимаете, что игра не стоит свеч?
Что вы можете предложить в обмен на человеческие жизни? Только деньги!
— Деньги — это то, к чему стремится большинство мужчин и, разумеется, все женщины, — ответил Лью. — И когда мы доберемся по Дьеппа, моя дорогая, вам самой они, безусловно, очень пригодятся.
Он окинул ее беглым взглядом, пока она стояла на коленях, склонившись над телом Хьюго, и у Леоны вдруг создалось впечатление, что ее раздели, — было нечто до крайности унизительное и отталкивающее в самом выражении его глаз. Она потупила взор, понимая, что в грязном, покрытом пятнами крови жакете, с растрепанными волосами, падавшими на лоб мокрыми прядями, она выглядела слишком дико и неряшливо, чтобы сохранять достоинство и противостоять его натиску.
— Меня не заботит моя внешность, — произнесла она с вызовом, обращаясь не столько к нему, сколько к себе самой.
— Но зато вас должно заботить, сможет ли Хьюго получить помощь хорошего врача, — отозвался Лью. — А это тоже стоит немалых денег. Так что вам придется помнить, моя маленькая бунтарка, кто держит в руках завязки от кошелька.
Леона почувствовала, как на ее глазах выступили слезы унижения, но поспешно отвернула голову, чтобы он не мог их заметить.
— Оставьте м-меня, — произнесла она, и, несмотря на все ее усилия казаться гордою, голос ее сорвался на этих словах и они прозвучали слабо и жалобно, словно плач обиженного ребенка.
Он рассмеялся и вышел из каюты. Снаружи донесся его голос, подзадоривавший людей на палубе, приказывавший им грести быстрее, подальше от проклятых берегов Англии.
Леона поднялась, слегка пошатываясь, на ноги, подобрала солому, оставшуюся от тщательно упакованных ящиков и тюков, в беспорядке разбросанных по полу каюты, и подложила ее под голову Хьюго, чтобы ему было удобнее. Подумав, что он может замерзнуть, она собиралась было снова снять свой жакет и укрыть его им, но не стала этого делать из опасения, что Лью войдет в каюту и застанет ее в одной тонкой батистовой рубашке. Леона знала, что от влаги она прилипла к телу, а ей не хотелось своим видом вводить его в соблазн. Вместо этого она отыскала в углу брошенный там мешок и укрыла им Хьюго, надеясь хоть немного согреть его. Она держала его руку в своей, ласково поглаживая ее и прижимая к груди, чтобы сохранить тепло.
И все это время она ясно отдавала себе отчет в том, что они удалялись все дальше и дальше от Англии, все дальше и дальше от единственной надежной опоры, которую она когда-либо знала в жизни, — все дальше и дальше от лорда Чарда!
Сейчас, сидя здесь на полу, она не могла удержаться от мыслей о том, что он должен был подумать, когда, вернувшись на то место, где оставил ее, вдруг обнаружил, что она исчезла, и Хьюго вместе с нею. Был ли он обескуражен или просто раздосадован тем, что его пленникам удалось скрыться?
Хьюго сам себя выдал, на этот счет вопросов не возникало. И хотя девушка упорно не желала этого признавать, она понимала, что должна была быть благодарна Лью Куэйлу за то, что ее брат не был в эту минуту закован в цепи и отправлен в ближайшую тюрьму. Что ему грозило, спрашивала она себя. Пришлось бы ему поплатиться жизнью, если бы его поймали, или его просто сослали бы на каторгу?
От одной этой мысли она вздрогнула, невольно вспомнив корабль, который видела однажды в порту Саутгемптона. Заключенных, скованных одной цепью, доставили на борт и хлыстом загоняли в трюм с такой беспощадной жестокостью, что даже теперь ей было больно об этом думать. И это могло случиться с Хьюго!
Леона понимала, что, как бы она ни относилась к Лью, ей следовало быть признательной ему только за то, что он избавил Хьюго от подобной участи. Даже если бы она отдалась на милость лорда Чарда, он тоже, может быть, оказался бы не в состоянии спасти Хьюго. Ей было трудно судить об этом. Она только снова и снова слышала его тихий голос, говоривший:» Я пойду за помощью «, и вспоминала, как он скрылся в темноте ночи.
Помнил ли он ее вспышку гнева? Не звучал ли до сих пор в его ушах ее отчаянный вопль?
» Я ненавижу вас! Ненавижу!«— крикнула она ему тогда.
Леона внезапно закрыла лицо руками.
— Это не правда! — шепотом призналась она себе. — Я люблю его, как бы он ни поступил с нами. Даже если бы он убил Хьюги, я все равно продолжала бы любить его.
Она считала это предательством, неистовство ее собственных чувств отталкивало ее, и все же она должна была быть честной хотя бы сама с собой. Только потому, что она слишком глубоко любила лорда Чарда, с ее губ срывались слова ненависти.
» Как я могу любить его, — упрекала она себя, — когда он так обошелся с Хьюги?!«Но девушка знала, что даже вид ее брата, лежавшего безмолвно и неподвижно с раной в голове, не в силах был заглушить трепетное биение ее сердца, острую тоску по человеку, который первым вызвал к жизни странное пламя в ее душе.
— Должно быть, я сошла с ума, — прошептала Леона.
Но она понимала, что дело было вовсе не в безумии, а в охватившем ее чувстве любви, любви, совершенно отличавшейся от образа, существовавшего в ее воображении.
Прежде она представляла себе любовь как нечто таинственное, прекрасное и волшебное, что однажды входит в жизнь женщины. Вместо этого она оказалась пыткой и постоянной болью, источником внутреннего раздора, разрушившего весь ее душевный покой и надежду на счастье. Любовь была подобна пламени, урагану, бушующему морю, тогда как она считала ее мягким светом камелька и тихой гаванью, куда можно было укрыться от житейских невзгод.
Леона была настолько смущена и растерянна и в то же время испытывала такую беспредельную тревогу за Хьюго, что, не удержавшись, заплакала — сначала тихо, прижимая к щекам слабую холодную руку, по которой стекали слезы, и затем в приступе горя зарыдала отчаянно и безнадежно, так что все ее маленькое хрупкое тело сотрясалось и слезы лились, словно капли крови, из глубины сердца.
Она оплакивала Хьюго, и свою собственную судьбу, и убитого человека, который без погребения и исповеди был выброшен в море. Она рыдала при мысли навсегда покинуть Англию и свой родной дом. Но над всем этим преобладало, омрачая ее душу, сознание того, что корабль уносил ее все дальше и дальше от человека, которого она любила, и что ей никогда больше не суждено было его увидеть.
Он мог презирать ее. Он мог быть рад удобному случаю отделаться от нее. Но она все еще любила его страстно и безнадежно, с той пылкостью, на которую раньше не считала себя способной.
