Джорджетт Хейер - Смятение чувств
Проблемы, донимавшие его в Линкольнширских топях, были не совсем те, с которыми мистер Кок сталкивался в Норфолке, но познания мистера Кока не ограничивались условиями его собственного графства. Он надавал Адаму мудрых советов, провел его по своей экспериментальной ферме и терпеливо посвящал в тонкости эффективного ведения сельского хозяйства.
Когда Адам уезжал из Холькхема, то, помимо увозимого вороха записей, голова его была набита такой уймой сведений, что он чувствовал себя слегка ошарашенным. Требовалось время на то, чтобы усвоить все, что он узнал; пока же отчетливо вырисовывалось лишь одно обстоятельство: на то, чтобы вернуть процветание своим землям, уйдет гораздо больше денег, чем он мог надеяться, раздобыть.
Он добрался до Лондона поздно вечером, испытывая угрызения совести, просрочив, то, что ему представлялось увольнением, на целую неделю. Он застал Дженни в гостиной, – за работой над одним из кресельных чехлов, и застыл на пороге с таким опасливо-виноватым выражением на лице, что она расхохоталась и воскликнула:
– А ты выглядишь словно маленький шалун, которого поймали за озорством! Ну что за глупости!
Он тоже рассмеялся, но сказал, пройдя по комнате, чтобы склониться над ней и поцеловать в щеку:
– Ну, именно так я себя и чувствую! И прошу у тебя прощения, Дженни, это было недостойно с моей стороны! Ведь я обещал тебе, что приеду домой, чтобы отправиться с тобой на какой-то прием.
– Да, но я сказала тебе, что это не имеет никакого значения: я ездила с леди Оверсли.
– Ты слишком уж снисходительна. Веселый был прием?
– Да, очень. Налди пел, а я повстречала там старую подругу – девушку, с которой мы вместе учились в пансионе, а теперь она замужем за мистером Асселбай. – Глаза ее весело сощурились. – Меня просто смех разбирал! Я ее в глаза не видела с тех пор, как ушла от мисс Саттерли, но ты не поверишь, как она была счастлива встретиться со мной снова, теперь, когда я – леди Линтон!
– До чего противная особа! Надеюсь, ты ее отшила?
– О нет! Зачем? Уверена, здесь нет ничего удивительного, – ответила она. Ее веки приподнялись, когда вошел дворецкий с массивным серебряным подносом для чая. Поднос был поставлен на стол перед ней, и, увидев, что на нем стоит тарелка со свежевыпеченным миндальным печеньем, она, довольная, кивком отпустила дворецкого и стала разливать чай.
– Какое блаженство! – заметил Адам, опускаясь в кресло. – Я думал, ты попила чай более часа назад, и уже вполне смирился с мыслью, что мне ничего не достанется, поскольку я не смею просить что-нибудь после моего гнусного вероломства!
– Да что это ты себе вбил в голову? – сказала она. – Как будто в своем собственном доме ты не можешь пить чай, когда тебе вздумается! А, так ты подшучиваешь надо мной, да? Вот возьму и спрячу от тебя печенье!
– Неужели еще и мое любимое печенье? – воскликнул он. – Дженни; ты платишь добром за зло! А с чего ты взяла, что я приеду сегодня вечером? Или это просто счастливое совпадение?
Она не сказала ему, что печенье готовилось каждый день, и, лишь улыбнувшись, передавая ему тарелку, спросила, преуспел ли он в своем деле в Фонтли.
– Ну, наверное, не до конца, но Бог с ним! Я, знаешь ли, ездил в Холькхем. Жаль, что тебя со мной не было: думаю, тебе бы понравилось. Хозяева его – добрейшие люди, и сам мистер Кок, и его дочь – очень простая, умная девушка. Тебе передавали всяческие добрые пожелания и просили в августе взять тебя туда на холькхемскую стрижку. О! Я не пил такого чая с тех пор, как уехал из города! Ты не представляешь, как часто я о нем мечтал! Как раз такой, каким и должен быть! Спасибо тебе! Расскажи мне, чем ты занималась с тех пор, как я уехал! Надеюсь, не корпела над вышивкой все это время?
– Ах, Боже мой, конечно нет! – ответила она. – Я много выезжала в свет, уверяю тебя, помимо того, что принимала больше утренних визитов, чем мне хотелось.
Она помолчала, не осмеливаясь спросить его, как он проводил время в Фонтли. Вместо этого он поинтересовался, кто навещал ее по утрам. Ее лицо не выдало ни обиды, ни огорчения; безропотно смирившись с его умолчанием, она принялась перечислять своих визитеров, прибавив пару язвительных комментариев, рассмешивших его.
Он был рад выяснить из перечисления ее занятий, что она, похоже, успешно осваивается в обществе. Она присутствовала на нескольких приемах, посетила выставку, ездила в парк с одной своей новой знакомой и решилась пригласить Адверсейнов сходить с ней в оперу – хотя и не без опасений.
– Но Броу сказал мне, что они не арендуют ложу, и казалось стыдно, что наша будет пустовать, когда давали «Альцесту»[16] , которую леди Адверсейн особенно хотела послушать, так что я набралась храбрости и спросила ее, не соблаговолит ли она пойти со мной. Она не истолковала это превратно, и я была рада, что так поступила.
– Наверное, она была очень тебе признательна. Однако для меня это новость, что мы арендуем ложу в опере. Сколько мы за нее платим? Или мы не платим?
Ее лицо порозовело, она бросила на него опасливый взгляд, проговорив с запинкой:
– Папа думал… Это был подарок для меня, потому что он знает: я обожаю музыку. Извини меня!
– Почему ты должна извиняться? Это я должен перед тобой извиниться: мне следовало позаботиться об этом – но, наверное, твоя ложа была бы для меня недоступна! Я знаю, что приходится платить четыреста гиней за довольно посредственную ложу, а про твою, уверен, этого не скажешь.
Она молчала, словно окаменев, что, как он уже знал, свидетельствовало о растерянности. Покраснев от стыда, он с раскаянием произнес:
– А теперь я должен извиниться перед тобой! Прости меня – или устрой мне взбучку! Почему бы и нет? Я определенно этого заслуживаю!
Вместо этого она слегка покачала головой и робко улыбнулась.
Он сказал с глубоким сочувствием:
– Моя милая бедняжка, ты слишком терпелива и, если не поостережешься, скоро будешь иметь мужа – исчадие ада! Ты ходила в оперу и, надеюсь, получила наслаждение от нее. Что еще?
Прошло какое-то время, прежде чем она вновь обрела душевное равновесие, но ей удалось это сделать и ответить, слегка усмехнувшись:
– Ну, мы с миссис Асселбай ходили на лекцию Запоминающего человека.
– Кого?
– Запоминающего человека – я забыла, как его зовут, но он просто великолепен, уверяю тебя! Он учит, как запоминать все, представляя комнаты с ячейками – по пятьдесят в каждой комнате! Кто-то сказал, что он добрался до семнадцатой комнаты, но мистер Фрамптон, который после лекции подошел поговорить с миссис Асселбай, сказал, что готов поклясться: спроси, его, что было в сорок седьмой комнате, и он только руками разведет! Пожалуй, больше рассказывать не о чем – разве что о праздновании. Есть много такого, что твоя тетя Нассингтон называет tracasserie[17] , связанного с балом в клубе Уайта, потому что принцессе Уэльской каким-то образом удалось раздобыть билеты на него, и принц-регент заявил, что не пойдет туда, если пойдет она. Я не знаю, как оно будет и в чем состоит правда, и не верю, что кто-нибудь знает, потому что каждый рассказывает об этом по-своему! – Она помолчала, набрала воздуха и сказала с небольшим усилием:
