Джейн Кренц - Запоздалая свадьба
— Иными словами, злословие и сплетни в нем распространяются так же свободно, как и наверху.
— Именно.
— И уж конечно, совсем немного времени потребовалось на то, чтобы эти самые слухи дошли до вашего приятеля Джека.
— Джек по моей просьбе продолжает удить рыбку в этом пруду. Если повезет, выудит что-нибудь полезное.
— Он ничего не обнаружил относительно Элланда?
— Пока нет.
Брови Крекенберна озабоченно сошлись над стеклами очков.
— А знаете, ваши слова о том, что Закери всеми силами избегал трущоб и кварталов, пользующихся дурной славой, весьма меня заинтересовали. Я долго над этим раздумывал. Вы правы. Он считал себя куда выше обычных убийц. Кем-то вроде джентльмена. Гордился тем, что свободно вращается в свете, а не в том криминальном окружении, которое вы описали.
— Теперь я припоминаю, что, когда просил его собрать сведения в какой-нибудь портовой таверне или борделе, он всегда отказывался под тем предлогом, что ничего не знает о подобных местах и не сможет быть мне полезным. Но, оглядываясь назад, я почти уверен, что он до глубины души презирал тех, кого считал грязью под своими ногами. Мне лично кажется, что он чего-то опасался, — объяснил Тобиас.
— Что ж, — задумчиво выговорил Крекенберн, — не он первый скрывал под маской пренебрежения более сильные эмоции.
— Надеюсь, что у Элланда была веская причина избегать трущоб.
— Какая именно? — удивился Крекенберн.
— Если он вышел из того мира, вполне резонно, что не хотел рисковать, возвращаясь туда.
— Боялся быть узнанным?
— Или пробудить в ком-то воспоминания. Трудно сказать… Но каков бы ни был ответ в случае Элланда, новый Мементо Мори не имеет подобных предрассудков. Как мы видим, он был готов посетить квартал, пользующийся на редкость дурной славой, только ради того, чтобы найти Милого Неда, — заметил Тобиас.
— Может, он был в отчаянном положении.
— Тем не менее я надеюсь, что именно там он не мог не оставить следов.
— Желаю вам удачной охоты, — кивнул Крекенберн и, откашлявшись, добавил:
— Кстати, у меня есть кое-какие новости, касающиеся другого предмета.
— Доминика Худа? — насторожился Тобиас.
Крекенберн откинулся на спинку кресла.
— Не знаю, посчитаете ли вы полезными мои сведения, но, может, это даст вам отправную точку в дальнейших расследованиях.
Тобиас сунул отмычку в кожаный футляр и оглядел полутемную лабораторию. Кое-какие приборы и оборудование были знакомы. На ближайшей полке посверкивали ряды стеклянных реторт. В углу возвышалась большая электрическая машина. На скамье стоял дорогой телескоп. Рядом с ним горбился микроскоп.
Остальные приборы были ему незнакомы, но все выглядели новехонькими и говорили о страсти к науке. Тобиас уже обыскал спальню и маленькую гостиную. Лаборатория оказалась заперта, так что он приберег ее напоследок. Теперь, стоя среди сокровищ, которые Доминик Худ, очевидно, ценил больше всего на свете, он понял, что, если у молодого человека имеются тайны, они скрыты именно здесь.
Часы только что пробили девять. Он видел, как Доминик вышел из дома чуть раньше. Судя по вечернему костюму, он отправлялся в клуб или игорный дом и, следовательно, будет отсутствовать несколько часов. Слуга тоже ушел, вероятно, решив скоротать вечерок в ближайшей кофейне.
Тобиас принялся быстро, но методично обшаривать комнату. Царивший тут порядок весьма способствовал его усилиям. Он нашел то, что искал, в маленьком запертом ящичке письменного стола у окна. Дневник в кожаном переплете. Почерк женский. Судя по датам, записи делались двадцать два года назад.
«Сердце бьется так сильно, когда он касается моей руки… просто чудо, что я не лишаюсь чувств. Невозможно описать силу тех эмоций, которые рождает во мне его присутствие. Одно сознание того, что он рядом, наполняет меня восторгом. Он предупредил, что я не должна ничего говорить ни маме, ни папе и никому из подруг, но как я могу хранить в душе столь поразительную тайну?!»
Тобиас перелистал несколько страниц и снова стал читать.
«…Поверить не могу, что он бросил меня. Он клялся, что страсть его никогда не угаснет. Нет, не может быть! Он непременно придет за мной, как обещал. Мы убежим вдвоем…»
"…Мама говорит, что я погублена. Она целый день проплакала в спальне. Папа с самого утра заперся в кабинете и не выходил до вечера. Филлипс говорит, что он выпил весь кларет и бутылку бренди и мертвецки пьян.
Мне очень страшно. Я послала записку любимому, но он не ответил. Господи милостивый, что мне делать, если он не придет за мной?! Я не могу жить без него…"
«…Папа только сейчас сообщил, что мой любимый женат на другой. Мама утверждает, что у него есть не только жена, но и маленькая дочь, а летом появится еще один ребенок. Это невозможно. Он не мог мне солгать…»
«…Утром мы уезжаем в деревню. Папа говорит, что у него нет иного выхода, кроме как принять предложение мистера Худа, просившего моей руки. Я должна немедленно выйти замуж, или мне грозит вечный позор. Боже, сердце мое разбито. Пусть даже я умру завтра, мне все равно. Мистер Худ слишком стар…»
Энтони вскочил так стремительно, что едва не опрокинул стул.
— Он мой брат?!
— Точнее, единокровный брат, — кивнул Тобиас, присаживаясь на край стола. — Все это было в дневнике. Элен Клифтон назвала имя твоего отца, человека, который соблазнил ее, когда она приехала в Лондон на свой первый сезон.
— Но это невозможно, — возразил Энтони, принимаясь метаться по комнате. Потом подбежал к окну и мрачно уставился на темнеющий сад. — Наверняка я знал бы, появись у меня брат.
— Совсем не обязательно. Для Клифтонов это тот самый пресловутый скелет в шкафу, который они всеми силами предпочли бы скрыть. Худ был только рад признать Доминика своим сыном. Крекенберн сказал, что он был на двадцать лет старше Элен, успел дважды овдоветь и не имел детей. Он все бы отдал за наследника.
— И когда его молодая жена призналась, что ждет ребенка, он безоговорочно поверил в свое отцовство?
— Его, несомненно, уверили, что мальчик родился преждевременно. Вполне обычная история. Последняя запись в дневнике была сделана через три месяца после рождения Доминика. Мать пишет, что безумно любит малыша и ради него сохранит тайну, пока он не станет достаточно взрослым, чтобы понять и простить ее. Подозреваю, она не сказала ему правды, пока не слегла окончательно. А может, и вообще промолчала.
— И Доминик нашел тетрадь после ее ухода?
— Трудно сказать. Так или иначе, это стало для него огромным ударом.
