Виктория Холт - Кирклендские услады

— Никак не могу закончить, — пожаловалась она, — не могу, потому что не знаю, куда поместить вас, вот в чем дело.

Она снова повернула полотно лицом к себе, так что мне ничего не стало видно, и прижала к груди.

— Вы не знаете. И я не знаю. А вот монах, он знает! — Она вздохнула. — Да, милая Кэтрин, придется подождать. Какая досада! Ведь я не могу начать другую вышивку, пока эту не закончу.

Она подошла к шкафу и спрятала полотно. Потом вернулась и заглянула мне в лицо.

— Вы неважно выглядите, — сказала она. — Лучше присядьте. С вами все будет в порядке, верно? Бедная Клэр! Знаете, она ведь умерла. Ее погубил Габриэль, так можно сказать — его рождение.

Я все еще находилась под впечатлением ее вышивки и рассеянно ответила:

— У нее ведь было слабое сердце. А я крепкая и совершенно здорова.

Тетя Сара наклонила голову к плечу и оценивающе оглядела меня.

— Может, поэтому мы с вами и подружились… — начала она.

— Почему, тетя Сара?

— Правда же, мы друзья? Я это сразу почувствовала. Стоило вам появиться у нас, я сразу сказала: «Кэтрин мне нравится. Она меня понимает», а они, наверное, решили, раз это так…

— Тетушка Сара! Ради бога, о чем вы? Почему мы с вами лучше понимаем друг друга?

— Они вечно твердят, что я впала в детство.

В душу мою закрался леденящий страх.

— А обо мне что они говорят?

Тетушка Сара с минуту помолчала, а потом произнесла:

— Я всегда обожала нашу галерею менестрелей.

Я сгорала от нетерпения скорее услышать, что осело в ее бедной затуманенной голове, и не сразу поняла, что она уже рассказывает мне — галерея менестрелей как-то связана с рассуждениями на мой счет.

— Значит, вы были на галерее менестрелей, — быстро проговорила я, — и слышали чей-то разговор.

Тетушка Сара кивнула, ее глаза расширились, и она оглянулась через плечо, словно ожидая увидеть кого-то за своей спиной.

— Вы услышали, что говорят обо мне?

Она кивнула, но потом замотала головой:

— Боюсь, в этом году рождественские украшения у нас пышными не будут. Из-за Габриэля. Разве что немного остролиста.

Меня одолела досада, но я понимала, что нельзя вспугнуть ее. Тетушка Сара явно что-то слышала, но боялась сказать, так как знала: этого делать нельзя. Если она почует, как мне хочется поскорее узнать ее секрет, она замкнется и ничего не расскажет. Надо было как-то выудить, что она услышала. Я не сомневалась — мне необходимо это узнать.

Взяв себя в руки, я спокойно сказала:

— Ну что ж! Ничего не поделаешь, зато в следующее Рождество…

— Следующее Рождество! Кто знает, что с нами будет к тому времени… Где мы будем? И я, и вы…

— Ну, тетя Сара, я-то с ребенком, скорее всего, буду здесь. Если у меня родится сын, от меня потребуют, чтобы я растила его в «Усладах». Правда?

— Его могут у вас забрать! А вас запереть…

Я притворилась, что не слышу ее последних слов.

— Но, тетя Сара, я не соглашусь расстаться с моим ребенком, — сказала я. — И никто не может отобрать его у меня.

— Могут, могут… если доктор велит.

Я прикинулась, будто рассматриваю крестильную рубашечку, но, к моему ужасу, руки у меня так дрожали, что я испугалась, как бы тетушка Сара этого не заметила.

— Это доктор сказал? — спросила я.

— Да, это он говорил Руфи. Он думает, что такая необходимость может возникнуть… если… если вам станет хуже… и лучше сделать это, пока ребенок не родился.

— Вы были на галерее менестрелей?

— А они стояли в холле и не видели меня.

— Доктор сказал, что я больна?

— Он сказал: «Психически неуравновешенна» — и объяснил что-то насчет галлюцинаций. Что это, мол, так всегда и бывает: сам больной натворит что-то странное, а думает на других. Он сказал — это один из видов мании преследования или что-то в этом роде.

— Понятно. И по его мнению, именно это и происходит со мной?

У тети Сары задрожали губы.

— О, Кэтрин, — прошептала она, — я так рада, что вы у нас живете, я не хочу, чтобы вы уезжали… не хочу, чтобы вас заперли в Уорстуистл.

Словно звон погребального колокола прозвучал над моей головой! Значит, надо следить за каждым своим шагом, иначе меня похоронят заживо! Больше я не могла оставаться в этой комнате.

— Тетя Сара, — сказала я, — считается, что в это время я должна отдыхать. Вы уж меня извините, но мне пора.

Я не стала ждать, что она скажет на это. Я поцеловала ее в щеку, потом степенно пошла к дверям, но, закрыв их за собой, бегом бросилась в спальню, захлопнула дверь и прижалась к ней спиной. Будто загнанный дикий зверек, я видела, как за мной затворяются дверцы клетки. Надо бежать, бежать, пока не закрыли последнюю. Но как?

Я тут же выработала план действий: надо пойти к доктору Смиту и выяснить, что он имел в виду, говоря с Руфью. Может быть, придется выдать тетушку Сару и признаться, что она подслушала их разговор, но, конечно, я всячески постараюсь этого избежать. Однако с такой мелочью я не должна считаться. Слишком многое поставлено на карту.

Значит, они говорят, что я сумасшедшая! Это слово грохотало у меня в мозгу, как барабан в джунглях. Они считают, что у меня галлюцинации, что монах в спальне мне пригрезился, а потом я начала вытворять нечто несуразное, утверждая при этом, что виноват в происходящем кто-то другой. Они внушили это и доктору Смиту, и я должна доказать ему и всем, что ничего подобного не было и нет.

Я накинула синий плащ, тот самый, который кто-то повесил на балконе. Дул холодный ветер, а кроме этого плаща, у меня ничего теплого не было. Но я так спешила к дому доктора, что даже не заметила, какая погода. Я знала, где живет доктор Смит, так как, возвращаясь из Нэсборо, мы завозили домой Дамарис. Сама я у них ни разу не была. Наверное, раньше Рокуэллы бывали в гостях у доктора, но при мне, по-видимому из-за болезни миссис Смит, такие визиты прекратились.

Участок, на котором стоял дом доктора, был не больше акра. Высокий узкий дом с жалюзи на окнах напомнил мне наш Глен-Хаус. Перед ним росли высокие раскидистые ели, и, возможно, из-за них в доме было темно. Я увидела на дверях медную дощечку, уведомляющую, что здесь живет доктор Смит. На мой звонок дверь открыла седая горничная в сильно накрахмаленном переднике.

— Здравствуйте, — улыбнулась я. — Доктор дома?

— Входите, пожалуйста, — пригласила горничная. — К сожалению, сейчас его нет. Может, передать что-нибудь?

Ее лицо показалось мне похожим на маску, и я вспомнила, что подобное впечатление производило на меня лицо Дамарис. Впрочем, я была в таком состоянии, что все вокруг казалось мне странным. За несколько часов, прошедших с тех пор, как я проснулась утром, я сделалась другим человеком. Правда, у меня ни на минуту не возникало сомнений в том, что я совершенно здорова, но злое семя было брошено мне в душу. Да и вообще хотела бы я видеть женщину, которая в подобных обстоятельствах сумела бы сохранить спокойствие.