Анри Ренье - Ромэна Мирмо
Город прошлого, Витербо суров, нелюдим и печален. Его архаический и хмурый воздух как бы располагает к неистовым и молчаливым раздумиям. В этой строгой и мрачной раме, страсти, взлелеянные одиночеством, тайной и тишиной, должны достигать опасной степени напряжения. Душа, с усилием сосредоточась, должна возбуждаться необузданно. Ромэна старалась уловить на встречных лицах какие-нибудь признаки, подтверждающие эти размышления, но те, в которые она всматривалась, были по большей части безмолвны и замкнуты. Или, может быть, она ошибалась, и всего лишь заурядная провинциальная скука была подлинным уделом этих людей, шагавших по мрачным переулкам, входивших в темные лавки, пересекавших пустынные площади?
У них, наверное, были свои мелкие интересы, мелкие будничные заботы, личные стремления, помогавшие им сносить эту скуку, которой весь Витербо казался пропитан. Но какова же должна была быть в этой среде жизнь случайных обитателей, которые были не отсюда родом и у которых поэтому не могло быть ни местных привычек, ни местных связей? И Ромэна подумала о чиновниках, которых их служебная карьера забрасывает на время в этот неприютный город. А офицеры здешнего гарнизона, как выносят они однообразие этой ссылки? Чем они занимают свой досуг?
Ромэна Мирмо встретила нескольких из их числа. Закутанные в голубоватые плащи, волоча сабли по стертым плитам, они вызывающе оглядывали ее на ходу. По этим самым улицам, по этим самым площадям в такой же форме, праздный, пламенный, романический, наверное, часто бродил молодой маркиз Креспини, чья трагическая смерть, вероятно, все еще страстно обсуждается в этом любопытном и унылом городке, где, заслышав необычный храп автомобиля, люди выходят на порог и показываются в окнах.
Теперь Ромэне становилась понятнее драма, обагрившая кровью виллу Альванци.
Она понимала, с какой внезапной и дикой силой могла возрасти любовь в этой строгой и печальной обстановке, где не было ничего, что могло бы рассеять навязчивую мысль, что могло бы развлечь сердце этого молодого офицера, этого Креспини, приехавшего из Неаполя и очутившегося в этом суровом гористом городе в полном одиночестве и во власти своих дум. Когда этот юноша влюбился, вокруг него не оказалось ничего, что могло бы служить противовесом его страсти. Она развилась в нем свободно и яростно и наконец толкнула его на фельетонную выходку, привела его к хрупкой лестнице, в позе героя романа. Но только ли подражание романическим вымыслам внушило этому Креспини его попытку ночного вторжения и любовного разбоя? Не воскресил ли в нем древний Витербо душу былых времен, раз он прибег к таким грубо-анахроническим приемам? Эта подкупленная камеристка, этот похищенный садовый ключ, это снотворное зелье, эта приставленная к балкону лестница, не Витербо ли повинен во всем этом? Не он ли породил эту драму, так странно напоминающую что-то давно прошедшее?
Пока Ромэна Мирмо размышляла таким образом, автомобиль уже выехал из города. Он быстро мчался по разнообразной и живописной местности. Дорога то пересекала поля, то шла вдоль садов и деревень. Навстречу попадались крестьянские тележки, медленно сторонившиеся при звуке гудка. Сигналы участились у въезда в небольшое местечко, столпившее свои дома около квадратной колокольни. Потом мотор пересек окруженную аркадами площадь, въехал в переулок, окаймленный высокими кирпичными стенами, и остановился у ворот с гербом. Из низенького домика, укрытого ползучими розами, вышел, кланяясь, привратник виллы Альванци. Его фетровая шляпа была украшена длинным фазаньим пером. Старые ворота распахнулись, открывая длинную дубовую аллею, в конце которой величественный фонтан возносил свои пирамиды и чаши, своих тритонов и дельфинов.
Вилла Альванци — большое квадратное здание с фронтоном, украшенным статуями и вазами. Автомобиль подъехал к лестнице в четыре ступени, ведущей в просторный вестибюль с коробчатым потолком, покоящимся на мраморных колоннах. В него и ввел мадам Мирмо ливрейный лакей, открывший дверцу автомобиля. Разглядывая четыре больших гобелена, изображавших главные эпизоды жизни кардинала Альванци, витербоского епископа времен Возрождения, Ромэна сняла свое дорожное манто. Лакей отвесил поклон.
— Княгиня просит синьору извинить ее, что она не вышла ее встретить, но она настолько нездорова, что не может спускаться вниз.
Ромэна Мирмо прошла по анфиладе гостиных. Одна из них была украшена гипсовыми арабесками и фигурами, другая обтянута старым пурпурным шелком, третья убрана зеркалами с нарисованными на них цветами. На потолках облупливались мифологические фрески. Повсюду царило то соединение роскоши и запустения, которое делает такими патетическими старые итальянские жилища. В углу крайней гостиной, за занавесью, открывались узкие ступени маленькой потайной лестницы. Ромэна взошла по ним, предшествуемая лакеем. На верхней площадке он отворил дверь и скрылся. Ромэна очутилась в низкой комнате, обставленной в английском вкусе. Лежа на широком кожаном диване, княгиня Альванци протянула гостье руку.
— Как я рада вас видеть, моя дорогая Ромэна!
Ромэна Мирмо нежно пожала эту исхудалую руку и поднесла ее к губам, но княгиня притянула ее к себе и они поцеловались. Они молча смотрели друг на друга. Ромэна, конечно, узнавала прекрасное лицо княгини, но каким отчаянием и мукой были запечатлены эти благородные и чистые черты! Княгиня Альванци страшно изменилась! Она поняла, какое она произвела впечатление, и с грустной улыбкой сказала Ромэне, севшей рядом с ней:
— У меня очень плохой вид, не правда ли, моя дорогая Ромэна? Да, я не очень-то хорошо себя чувствую последнее время. Каждый вечер у меня лихорадка. Но доктор Аткинсон обещает меня вылечить. И я решила попробовать у него полечиться. На эту поездку во Флоренцию я согласилась, чтобы доставить удовольствие князю, потому что сама я не жду от этого особой пользы. Правда, я никогда не отличалась особенным здоровьем; но после того события, по поводу которого вы мне написали, Ромэна, такое нежное письмо, я чувствую себя совсем больной, да, Ромэна, совсем больной.
Она опустила голову. В волосах у нее виднелись седые пряди. Ромэна молча, с бесконечной жалостью смотрела на эту подавленность и отчаяние. Она чувствовала их жестокую несправедливость. Из-за события, в котором эта женщина совершенно неповинна, из-за поступка, к которому ее воля была вполне непричастна, ее жизнь теперь разрушена навсегда, поражена неодолимым раскаянием и сожалением. Из-за того, что какому-то сумасброду угодно было воспылать к ней страстью, которой она не допускала, не поощряла, не разделяла, из-за того, что этот нескромный влюбленный вздумал проникнуть ночью в сад с помощью украденного ключа, приставить лестницу к балюстраде лоджии, эта нежная и скорбная душа теперь навеки лишена мира и покоя! В самом деле, разве это не слишком несправедливо? И Ромэна собиралась уже ответить на жалобу княгини, возмущенно возразить против сквозившего в этой жалобе приобщения себя к событию, являвшемуся, в сущности, всего лишь трагической игрой случая; но в эту минуту доложили, что завтрак подан, и Ромэна могла только нежно пожать эту лихорадочную, исхудалую руку, дрожавшую в ее руке.
