Кортни Милан - Искушение любовью
— Вы не знаете, о чем говорите. — Он понизил голос. — Вы, черт возьми, даже представить себе не можете, через что я прошел. И чего я хочу — хотел — от вас.
Джессика задрала подбородок.
— Я знаю достаточно, чтобы понимать — чего бы вы там ни хотели в глубине своей загадочной души, вы никогда не позволите этому выбраться наружу. Я уверена в этом — точно так же, как и в том, что сейчас вы хотите меня ударить. Но вы никогда этого не сделаете. Нет, сэр Марк. Не важно, что вы чувствуете в эту секунду, — вы засунете все это в большую бутылку и заткнете пробкой, вместе со всеми остальными живыми человеческими эмоциями. Вы слишком долго добровольно запирали себя в клетку, чтобы позволить шлюхе вроде меня вывести вас из себя.
Он сжал зубы.
— Господи боже мой. Если бы вы знали…
Джессика помахала рукой.
— Но я никогда не узнаю, не так ли? Ничего, вы скоро обо всем забудете.
Одним движением он вдруг оказался рядом с ней. Его глаза угрожающе потемнели.
— Не. Смейте. Мне. Диктовать. — Он схватил ее за плечи. — Не смейте мне диктовать, о чем забывать, а о чем помнить. — Если бы это был другой мужчина, она бы всерьез испугалась. Но это был Марк. И даже теперь его тело противоречило его резкому тону. Она невольно начала дышать в одном ритме с ним. Он сжимал ее плечи крепко, но не больно. — Вы ничего не понимаете.
Он впился в ее губы, грубо, безжалостно. Его тело вдавилось в нее, и она почувствовала, как сильно он возбужден.
Любовь была в ярости. Ее уязвили, ей причинили боль. Но она жадно брала все, что могла получить. Он прижимал ее к стене, раздвигая губы языком, так, словно хотел выместить на ней весь свой гнев и разочарование. Сейчас в его прикосновениях не было ни капли любви или удивленного восхищения, как раньше — только вожделение.
Он немного наклонился и прикусил зубами ее шею. Джессика запрокинула голову и закрыла глаза. Она бы позволила ему делать с ней все что угодно.
Я люблю тебя.
Он отстранился от нее и окинул ее презрительным взглядом.
— Давайте. Напечатайте все это в газетах. Уверен, Найджел Пэррет будет счастлив. Расскажите всем, что вы подвели меня к самому рубежу. К крайней степени возбуждения. Что я едва смог от вас оторваться.
— Сэр Марк…
— Расскажите, что я доверил вам тайны, которые не смел открыть ни одной живой душе до вас. — Он медленно поднес руку к ее лицу, словно хотел дотронуться до нее на прощание. — Пусть в газетах напечатают, что вы поставили меня на колени, а когда добились своего, рассмеялись мне в лицо.
Меньше всего на свете ей хотелось смеяться. Ей даже не хотелось плакать. Она была за гранью эмоций, словно только что убила невинное, милое живое существо. Она сделала то, что должна была сделать. И она знала, что все так и случится. Все хорошее не могло длиться долго. С самого начала Джессика была уверена, что расположение к ней Марка, его доброта и внимание испарятся, как только она расскажет ему правду о себе.
— У меня… у меня не было выбора, Марк, — выговорила она. Ее руки затряслись. — Мне нужно было уехать. Мне нужны были деньги, или…
Он покачал головой.
— Или что? Или вам пришлось бы взяться за другого мужчину, не такого простофилю, как я?
Она склонила голову и прижала руки к юбкам, чтобы унять дрожь.
— Вы сможете легко избежать дальнейших встреч со мной. Завтра я уезжаю. — Джессика понятия не имела, куда отправится и что будет делать дальше.
— В этом нет необходимости, — холодно возразил он. — Завтра утром меня здесь не будет. И я не хочу вас больше видеть — никогда.
Она протянула к нему руку, но он сделал шаг назад, и ее рука бессильно повисла в воздухе. Джессика неслышно вздохнула:
— Марк. Будьте… счастливы.
Он коротко поклонился, затем как ни в чем не бывало взял свои перчатки и шляпу и вышел. Он даже не обернулся — как будто они и не прощались друг с другом на всю жизнь. Через несколько мгновений его фигура исчезла в наступающих сумерках.
Он избежал опасности. А она оказалась в невозможной, катастрофической ситуации. Что ж… пусть лучше она, чем он.
Только когда Марк окончательно скрылся из вида, Джессика осознала, что все еще сжимает в руке его перстень.
Глава 15
Дождь стекал по лицу Марка тонкими струйками. Он плотнее завернулся в плащ, перехватил удобнее кожаную сумку, приятно гревшую бок, и постучал в дверь.
На улицах Бристоля уже стемнело. Масляный фонарь на углу улицы еще не горел — фонарщик пока не успел до него добраться; узенький серп луны прятался за седыми тучами. Сумка зашевелилась, но тут же снова замерла. Дверь отворилась.
— Марк.
Конечно же Смайт всегда открывал дверь лично. Несколько секунд он молча смотрел на брата, затем быстро отступил в сторону.
— Входи. Входи скорее. — Смайт окинул взглядом его насквозь промокший плащ. — Я не ожидал тебя в такую непогоду. По правде говоря, я вообще тебя не ожидал.
Двадцать четыре часа назад Марк был полон самых радужных надежд на будущее. Сейчас он стоял на пороге дома своего брата — просто потому, что не мог придумать, куда еще ему податься. По дороге сюда — половину пути он проделал верхом, половину проехал на поезде — Марк тысячу раз представлял себе, как он все расскажет Смайту. Иногда его история получалась сердитой, иногда грустной, но теперь, глядя на брата, он не мог вымолвить ни слова. Это было слишком унизительно.
Марк стянул с себя мокрый плащ, шляпу и перчатки и поставил сумку на дощатый пол.
— Мне забрать ее?
Сумка не шевелилась; это был хороший знак.
— Не важно, — сам себе ответил Смайт. — У тебя такой вид, будто тебе не помешает выпить. Только не говори мне, что она сказала «нет».
Марк уже тысячу раз проклял себя за то, что не сдержался и изложил свои глупые планы в письме. Зачем, ради всего святого, он поспешил послать его Смайту до того, как получил от нее ответ?
— Мы можем… не говорить об этом?
Должно быть, на лице у Марка было написано настоящее страдание, потому что Смайт, вместо того чтобы поддразнить его, как обычно, просто пожал плечами:
— Как хочешь.
Незнакомый со Смайтом человек мог бы принять это за безразличие или холодность. Но Марк примчался к брату именно потому, что знал — тот поймет его без единого слова. Это было между ними всегда.
Он уже бывал у Смайта дома раньше. Человек такого достатка, как его брат, мог бы поддерживать куда более роскошный образ жизни — богатый дом, куча слуг. Но Смайт, разумеется, избегал подобных излишеств. Раннее детство и жизнь с матерью повлияли на него странным образом; Марк с трудом понимал это сам и уж тем более не смог бы объяснить другим. Смайт был слишком горд, чтобы разрешить кому-то увидеть, с каким трудом достается ему его хлеб. Пусть даже слугам.
