Наталия Орбенина - Тень Эсмеральды
– Думается мне, что в Крым мы с тобой и детьми более не поедем. За границу – дети еще малы, хлопот не оберешься. Стало быть, надо обратно дачу откупить. Попрошу папеньку, он для меня ничего не пожалеет.
Сказано-сделано. В скором времени после разговора старый Гнедин явился навестить овдовевшую дочь и осиротевших внуков. Теперь он, единственный мужчина-родственник, опекавший несчастное семейство. Смерть зятя потрясла его. Нет, нельзя сказать, что действительный статский советник Гнедин души не чаял в покойном зяте. Он тащил его наверх, с места на место, с должности на должность ради дочери, ради её детей, которых становилось все больше и больше. И вот, поди же ты, помер! Как некстати! И что теперь прикажете делать? Дочь в самом соку, да кто же теперь её возьмет, с пятью-то детьми!
Старик ласково погладил дочь по круглой щечке:
– Ну, как ты нынче? Глядишь веселей.
– Лучше, папенька! На душе спокойней. Дети радуют, Зина помогает.
– Рад, рад. Вот и я к тебе с приятным известием. Поспешил сделать тебе и детушкам радость, выкупил дачу Боровицких. Так что принимай хозяйство.
– Ах, папенька! – Таисия бросилась отцу на шею. – Как я вам благодарна! Дорого обошлось?
– Полно! Не к чему тебе знать. Получай в память о муже.
Вскоре, когда погода чуть улучшилась, стало сухо и солнечно, Таисия решила навестить старый дом, нанять прислугу, чтобы к лету все было приготовлено и она могла бы переехать с детьми без помех. Она позвала с собой и Зину, полагая, что той будет приятно вновь оказаться в доме, где прошло её детство. Детей отправили в дом бабушки и дедушки Гнединых и пустились в путь.
Старый дом встретил их хмурым нежилым видом, охами и стонами половиц и лестниц, словно упреками, что так надолго его забыли. Нанятая для присмотра женщина-финнка успела только протопить несколько комнат да смахнуть пыль перед приездом новых-старых владельцев. Пока Таисия с видом хозяйки все осматривала да прикидывала, как надо все устроить и переустроить к лету, Зина с душевным трепетом обошла до боли знакомые места. Вся мебель стояла так же, как и раньше, ничего оказалось не тронуто. Её девичья комната. Боже ты мой, вещи, которые когда-то были ей так дороги, теперь лежали забытые. Куклы, книжки, ленты, засохшие цветы, всякая всячина, девичьи сокровища, сущая дребедень. Но как больно! Комната брата, спальня родителей. Почему-то особенно сильно её поразили узнаваемые и забытые запахи, оставшиеся тут навеки. Табака, духов, одежды и чего-то еще, невыразимого. Зина подавила тяжелый комок, подступивший к горлу. Комната гувернантки. Зина вздрогнула и поспешила вниз. Гостиная, где они собирались летними вечерами, столовая, где обедали и пили чай, а маменька сидела вот тут, на плетеном кресле, и дымился начищенный самовар… Папаша курил, пепел падал на скатерть, она его бранила… Зина заплакала.
Таисия деликатно обождала, пока Зина насытится прошлым и перейдет в столовую. Она не хотела мешать золовке предаваться воспоминаниям. Но ей не терпелось оказаться в комнате Анатолия. Она жаждала утвердиться в своих догадках. Прикрыв за собой дверь, Таисия огляделась и решительно направилась к небольшому изящному бюро. Без труда открыла все ящики и принялась перебирать бумаги. Вскоре ей попалась стопочка писем, перевязанная розовой ленточкой. Она узнала эту ленточку. Она потеряла её на этой даче, когда Гнедины приезжали сюда в то памятное лето, когда Анатолий сделал ей предложение и они стали женихом и невестой. И это её, Таисии, письма! Он сохранил и письма, и ленточку! И как после этого можно думать о том, что он её не любил, что он помышлял о другой женщине!
Трясущимися руками она развязала ленту и стала перебирать свои письма. Её пылкие чувства не угасли, её душа трепетала по-прежнему. Ничто не ушло, не стерлось, не погасло. Она все так же любила своего мужа, а он, она теперь в этом нисколько не сомневалась, любил только её. Милый, дорогой, единственный, прости, прости, что сомневалась, что поверила гнусным наветам!
Таисия смахнула невольные слезы. Но это были чистые слезы облегчения. Она сложила письма, аккуратно перевязала их ленточкой и, прежде, чем положить обратно в ящичек, провела в глубине рукой. Выпорхнула бумага. Таисия развернула её и прочитала.
Сия бумага свидетельствовала о заключении брака между потомственным дворянином Боровицким Анатолием Ефремовичем и девицей Киреевой Розалией Марковной.
Глава сорок вторая
Первым, кого увидел Сердюков на перроне по прибытии поезда, оказался его помощник Петушков. Молодой человек только что не прыгал от восторга и нетерпеливого желания как можно скорее отрапортовать начальнику о неслыханной удаче, которая его постигла в столь таинственном деле.
– Арестовали, арестовали голубушку! Сцапали! Никуда от нас не денешься! – ликовал юный сыщик, всем своим видом призывая торжествовать вместе с ним.
Сердюков сдержанно улыбнулся в ответ, а Желтовский и вовсе не был намерен разделять радость начинающего полицейского.
– И как же это вам удалось? – спросил Сердюков.
Петушков только и ждал этого вопроса, чтобы пуститься в подробнейшие описания своих действий. Он тщательно проинструктировал агентов и расставил их всюду, где только подсказывала ему фантазия и здравый смысл. Надежды, конечно, было мало, но вдруг! И надо же такому случиться, что снова в Александровскую больницу поступила подозрительная горбатая пациентка с эпилептическим припадком или вроде того. А там наш человек, и быстро – доклад.
– И как только она пришла в себя, самую малость, я её сразу и забрал оттуда, и под замок! – с радостным смехом сообщил Петушков.
– Несчастную больную женщину в тяжелом для неё состоянии стащили с больничной койки и затолкали в тюремную камеру, а теперь радуетесь? – зло заметил Желтовский.
– Помилуйте, – обиделся Петушков. – Вы уж нас, сударь, полицейских, и вовсе за людоедов почитаете. Нет, доложу я вам, не в тюремную камеру, а в тюремную больницу. А там за ней вполне пристойный и уход, и догляд.
– Да-с, тюремная больница – славное место для излечения сложнейших недугов, – саркастически заметил адвокат.
Петушков надулся и замолчал.
– Полно, господа, ссориться. Поедемте поскорее да посмотрим, что за жар-птицу изловил наш доблестный Петушков, – примирительным тоном предложил Сердюков.
Кликнули извозчика и поехали в молчании. Каждый молчал о своем. Петушков обиделся, Сердюков сомневался и насторожился, слишком подозрительно легким казался ему поворот дела. Сергей же весь похолодел внутри. Таинственная раздвоенность Лии-Розалии довела его до полного изнеможения. Он уже не понимал, что чувствует. Любовь перемешалась с раздражением и досадой, гнев с жалостью. Рассудочные мысли разбивались фантастическими предположениями. Эпилептические припадки или переселение душ? Сумасшедшая или ведьма? Его возлюбленная или ловкая мошенница? А может быть, все вместе?
