Густав Даниловский - Мария Магдалина
В ужасе Мария повернулась и ушла, не оглядываясь. Высоко поднявшееся солнце припекало ее раздраженную, изъеденную соленым купаньем, кожу.
С тех пор видения креста стали преследовать ее все чаще и чаще. Он виднелся перед нею на горизонте и в ясные дни, и ночью, вырастая среди песков пустыни. Это уже были галлюцинации не только зрения, но и осязания.
Когда она подползала к его подножию, то ощущала, что обнимает твердое дерево и вновь переживает те же чувства, что и на Голгофе. Иногда он ускользал у нее из рук и уносился вверх… Тогда она падала навзничь, и часто крест опускался вниз, становился меньше и ложился на нее. Придавленная тяжестью, чувствуя, как ее царапают сучки, ранят гвозди, она испытывала спазмы страдания, почти граничившие с наслаждением.
От пламени этой муки как бы высохло тело ее, переставало чувствовать физические потребности, она не испытывала ни голода, ни жажды, прекратились даже обычные ежемесячные женские недомогания, Зато вскоре на руках и на ногах ее выступили горящие пятна, а под левой грудью появилась красная полоса.
В полнолуние стигматы эти открывались и из них текла кровь, Мария упивалась этой кровью и испытывала чувство, что это не ее кровь, но кровь тех святых ран, к которым припадала она, когда сняли с креста возлюбленное тело учителя.
Растроганная до глубины души этой милостью, проникнутая мистической дрожью, она то нежно, то пламенно целовала свои руки, подносила к губам залитые кровью ноги и рыдала от горя, что никак нельзя коснуться губами той раны, которая находилась под грудью и где билась живая кровь его сердца.
Когда раны подсыхали и приходило сладкое бессилие, Мария испытывала впечатление лежащих на ногах и руках горящих угольев. Ощущение это доводило ее до припадков истерических рыданий, диких стонов и эпилептических судорог.
Совершенно неожиданно она нашла лекарство против подобного состояния, чрезвычайно нарушавшего ее издерганные нервы. Она садилась на пороге пещеры, брала в руки меч, подставляла его под лучи солнца и смотрела пристально на блестящую сталь. Через некоторое время меч начинал казаться ей глубокой и тихой тенью пруда, постепенно замирали все болезненные ощущения, и Мария засыпала. Просыпаясь к вечеру, она проводила потом ночь в каком-то сонном, отупелом состоянии.
Но однажды она проснулась в ясный полдень, сначала смотрела, ничего не понимая; меч выскользнул у нее из рук, Мария стремительно вскочила и, защищаясь руками, словно кого-то отталкивая, с ужасом отступила в пещеру.
Стоявшие перед ней люди тоже испуганно отступили назад. Их было трое: галилеянин Тимофей, грек Стефан — прежние ученики и искренне обратившийся к Христу Никодим, теперь уже в сане диакона.
Посланные Павлом из Тарса, чтобы возвестить Евангелие народам Аравии и Идумеи, они заблудились и, привлеченные оазисом, подошли к пещере.
Никодим пристально смотрел некоторое время, а потом вскрикнул:
— Во имя Бога нашего, ведь это Мария из Магдалы, Христова женщина, Он подбежал, схватил ее за руку и взволнованно говорил:
— Мария, разве ты меня не узнаешь? Я Никодим, помнишь… Не бойся нас, мы все христиане, слуги твоего учителя и приветствуем тебя во имя Господне.
Он сделал над ней знак креста, Мария дрожала, как в лихорадке, речь людская, которой она не слыхала уже столько лет, пугала ее, слова Никодима гудели у нее в голове, как бессодержательные звуки.
— Отойдите, — обратился Никодим к своим спутникам, — она стыдится вас потому, что нагая, меня не будет стыдиться, ибо я уже видел ее такой.
А когда смущенные его замечанием ученики, которые действительно любовались красотой Марии, отошли, Никодим сердечно заговорил:
— Мария, вспомни, что я подарил тебе пурпуровый гиматион и перстень, помнишь, с желтым топазом, словно глаз тигра… Ведь я приходил в Вифанию предостеречь учителя. Я защищал его в синедрионе и советовал тебе использовать свои связи, чтобы повлиять на Пилата… Мы стояли рядом с тобой у креста и у гроба… Потом до меня дошла весть, что тебе первой он явился и открыл свою божественную силу… Ты исчезла бесследно — все были уверены, что ты умерла… Но теперь ты стоишь передо мной живая, здоровая, по неизреченной милости учителя, словно забальзамированная, по-прежнему молодая и прекрасная. Мария, ты должна идти с нами, ты по-прежнему предана ему душой. Ты должна идти с нами, дабы прославлять его, как мы, а твой голос и свидетельство твое будет дороже многих других.
Никодим остановился, увидав, как тупые, словно затканные паутиной глаза Марии медленно проясняются, мертвенно-бледное, белое, как снег, лицо приобретает живой цвет. В голове Марии стали просыпаться, по-видимому, неясные воспоминания и, когда Никодим спросил еще раз:
— Узнаешь меня?
— Узнаю, — прошептала она и бессильно опустилась на песок.
Никодим укрыл ее плащом, заставил ее выпить немного воды с вином и съесть сушеного винограда, а затем призвал учеников.
— Мы вернемся назад в Дамаск. Встреча с Марией настолько важна для дела, что надо уведомить об этом апостола. Переждем жару в этой пещере, а под вечер двинемся.
Он велел ученикам разостлать свои плащи, уложил на них Марию и нежно сказал:
— Выспись, путь далек, мы тоже отдохнем.
Вскоре все уснули.
Мария была, как в лихорадке, металась и бредила. По отрывистым словам, вырывавшимся у нее из уст, видно было, что на нее нахлынули воспоминания прошлого… Она повторяла имена матери, Марфы, Лазаря, звала их к себе ласкательными, уменьшительными именами. Иногда нежная улыбка появлялась у нее на губах.
Постепенно она успокоилась, волосы золотистой волной окутали ее всю, и она спокойно уснула.
— Вставай, Мария, — услыхала она на закате голос Никодима, — пора уже двигаться в путь. По песку пустыни пойдешь босиком, ибо ножки твои в наших сандалиях были бы как в лодках. Оденешься в мой плащ, а потом мы купим тебе одежду и обувь.
Мария вздрогнула, села и долго смотрела на Никодима, как будто бы снова его узнала.
— Никодим, оставь меня здесь, тут мне хорошо… у меня нет сил возвращаться к суете и шуму мира.
— Мария, — резко прервал ее Никодим, — и ты, ты это говоришь, ты, возлюбленная учителя, ты хочешь отклониться от его дела! Ты не знаешь, что творится на свете. Я повторяю тебе, что посев учителя растет, с трудом разрастается среди народа израильского, но зато роскошно принялся среди язычников. Общины во славу его существуют во всех концах земли…
— Как это его? Разве он является в этих общинах? — оживилась Мария.
— Будто бы видят его некоторые… так говорят, по крайней мере, — Что, в обычном своем виде или как слабый дух? — и она возбужденно смотрела ему в глаза. — Я не знаю, сам я его не видел, но апостол наш слышал его голос.
