Александра Девиль - Письмо Софьи
– Это потому, что вы мне нравитесь, Софи, и я уважаю чувства бедного Шарля. Будь он жив, он бы позаботился о вас… и, кто знает, может, уговорил бы поехать с ним во Францию. Хотя неизвестно, какой будет эта обратная дорога…
Софья промолчала, не желая ни в чем разубеждать месье Анри Бейля, который произвел на нее очень приятное впечатление. Они распрощались, напоследок сойдясь во мнении, что благородные люди из разных народов всегда найдут общий язык и почву для взаимного уважения.
Уже на следующий день Софья и супруги Лан принялись готовиться к отъезду, стараясь делать это незаметно от постояльцев, которые после известия о гибели Шарля становились все нахальнее. Теперь на ночь женщины запирались вдвоем в одной комнате, а Франсуа спал на диване у них под дверью, чтобы вскочить при появлении солдат.
Через три дня месье Лан решил сделать вылазку в город вместе со своими спутницами, чтобы проверить, какова обстановка и достаточно ли Софья окрепла для долгого хождения пешком. Чтобы не привлекать лишнего внимания, женщины закутались темными накидками по самую шею, а волосы спрятали под платки.
На Софью, давно не покидавшую пределов двора, город произвел удручающее впечатление. Та часть квартала, где они жили, уцелела, и девушка не знала, как плачевно выглядят другие улицы. Вернее, теперь это были даже не улицы, а длинные ряды труб и печей, посреди которых иногда встречались кирпичные дома без окон и кровель, окруженные кучами камней и глыб земли, обрушенных взрывами. Мостовую покрывали обломки мебели, осколки посуды и зеркал, изорванные картины, пустые бочки и мертвые лошади. Все это было так ужасно, отвратительно и печально, что Софья удержалась от слез и возмущенных криков лишь из-за нежелания еще больше огорчить своих друзей. Среди развалин бродили оборванные и перепачканные сажей французские солдаты, от которых месье Лан и его спутницы старались держаться подальше.
Франсуа быстро повел женщин к центру города – туда, где на краю холма, опоясанного Кремлевской стеной, часто прогуливался невысокий человек в сером сюртуке и треугольной шляпе. Был он там и в этот раз. Остановившись внизу, у железных перил набережной, Софья и ее спутники смотрели издали на великого завоевателя, который все еще не хотел верить, что сгоревшая Москва знаменовала собой закат кровавой звезды его величия. Заложив руки за спину, Наполеон с мрачным видом ходил взад и вперед, а на некотором расстоянии от него стояли адъютанты, генералы и экзотический телохранитель мамлюк Рустан, вывезенный им из Египта.
Софья не могла оторвать глаза от небольшой серой фигуры, что так странно выделялась на фоне своей рослой, сверкающей мундирами свиты. И в какой-то момент девушке вдруг показалось, что Наполеон, угрюмо склонивший чело, посмотрел прямо на нее. Она внутренне содрогнулась и невольно отвела взгляд в сторону. А ведь было время, когда она мечтала встретиться с Наполеоном, воззвать к милосердию великого реформатора! Теперь ей было стыдно за свою былую наивность, позволившую поверить, будто завоеватель может думать о судьбе чужого народа.
– Интересно, что сейчас в голове у этого человека? – прошептал стоявший рядом Франсуа. – Он хорошо начинал, но зачем, зачем пошел на Россию?… Теперь его ждет бесславный конец, а Франция потеряет все свои завоевания… и столько жизней… Столько людей погибнет со всех сторон…
– Да когда правителям было дело до наших жизней? – вздохнула Эжени. – Простые люди, вроде нас, для них – ничто, мусор. Поэтому мы сами должны позаботиться о себе, если хотим выжить и остаться на свободе. Правильно сказал Софье тот интендантский офицер: надо покидать Москву сейчас, до отхода французов. А то ведь потом начнется такая неразбериха… А когда явятся наши, тоже добра не жди. Во-первых, повылезают воры, вроде Игнашки, а во-вторых, найдутся крючкотворы, которые еще и обвинят нас в измене: дескать, из Москвы не уехали, вражеских офицеров у себя приютили. Да мало ли еще какие бедствия ждут нас здесь!
– Это понятно, Эжени, что отсюда надо уходить, – согласилась Софья. – Только ведь вокруг города тоже опасно. Французы-то еще из окрестностей не ушли.
– Но мы же крестьянами оденемся: что с нас, простых людишек, взять? А потом, когда до своих доберемся, наймем лошадей – и в родные места! Лишь бы ты, Софи, в дороге не занемогла.
– Да я-то уже здорова! Я не за себя, а больше за вас боюсь. Ведь наши мужики сейчас озлоблены против французов, а месье Лан по-русски плохо говорит…
– Да, ему придется прикидываться немым, пока не отъедем далеко от Москвы, – пробормотала Эжени. – Нам надо быть предельно осторожными и все время держаться вместе.
– Разве мы уже не привыкли к этому за последние месяцы? – грустно улыбнулась Софья, обнимая людей, с которыми накрепко сплотили ее совместно пережитые несчастья.
Внезапно небо заволокло тучами, и Эжени, опасаясь дождя, заторопила мужа и Софью домой. Уходя, девушка несколько раз оглянулась туда, где на холме за Кремлевской стеной все еще виднелась невысокая фигура в сером сюртуке и треугольной шляпе.
Порыв ветра оторвал приклеенную на стене бумагу и швырнул ее к ногам прохожих. Софья подняла и прочитала напечатанный русскими буквами текст.
– Что это, месье Лан? – спросила она удивленно. – Похоже на прокламацию. Обращение к городским и сельским жителям с предложением вернуться в Москву, заняться своими ремеслами, а главное – привозить в город продукты питания. Какой-то Коммуни-Комитет…
– Так Наполеон назвал Городское правление, учрежденное, чтобы сохранить внутренний порядок в Москве, – пояснил Франсуа.
– Гм… император надеялся, что московские жители откликнутся на его обращение? – усмехнулась Софья. – Пожалуй, возьмите этот любопытный документ, месье Лан, спрячьте для истории.
– Ты бы не смеялась, а думала б лучше о том, как нам самим выпутаться из всей этой истории, – проворчала Эжени, опасливо лавируя среди развалин в направлении своей улицы.
Дома они заперлись втроем в комнате и снова обсудили все детали предстоящего побега из Москвы. Червонцы уже были тщательно зашиты в пояса и подкладку одежды. В два дорожных мешка уложили простонародные платья для женщин, мужицкий кафтан для Франсуа и некоторые необходимые в дороге вещи. Была также приготовлена крестьянская переметная сумка, в которую перед самым отъездом следовало положить еду и флягу с вином.
Наконец, настал день, которого они ждали с нетерпением, но также и с величайшей тревогой: в доме появился человек по имени Гастон, присланный Анри Бейлем. Он, как и было договорено, провел их через заставу, до самого въезда в слободу. Гастон оказался человеком неразговорчивым, ни о чем не спрашивал людей, представленных ему маркитантами, и лишь у самой заставы хмуро произнес:
