Анна Кэмпбелл - Пленница греха
— Спокойной ночи, Чариз.
В голосе его звучала обида. Ему не нравилось, когда им манипулировали. Когда принуждали к близости. Она не могла его за это осуждать.
Но он здесь. Рядом с ней в постели.
Это ее первая победа. Теперь надо придумать, как разжечь в нем страсть, чтобы в следующий раз, когда они будут делить эту постель, он прикасался к ней.
Жаль, что она так мало знает о мужчинах. На помощь ей мог прийти разве что инстинкт. То, что произошло между ними прошлой ночью, было пропитано болью и стыдом. Но те чувства, которые Гидеон возбуждал в ней, должны найти свое выражение. В этом акте должно быть удовольствие. Недаром все люди стремятся совершить его?
Возможно, в скором времени Чариз это выяснит.
— Спокойной ночи, Гидеон, — сказала Чариз, обхватив себя руками, чтобы ненароком не дотронуться до него.
Глава 16
Со времен Рангапинди ужас и боль отравляли сны Гидеона. Этот сон принадлежал иному, благостному миру. Тонкие руки обнимали его. Нежная женская грудь была у него под щекой. Женщина дышала в одном с ним ритме.
Ощущение отверженности, которое испытывал он всякий раз, когда просыпался, исчезло. В этой чарующей фантазии он снова стал частью человеческой расы.
Господи, не дай ему проснуться.
Пока не надо.
Гидеон крепче сжал женскую талию и уткнулся лицом в роскошную грудь. Перечно-цветочный аромат щекотал ему ноздри.
Знакомый запах.
Он знал, кто ему снится. Он с самого начала это знал.
— Чариз, — прошептал он, уткнувшись губами в тонкий шелк, прикрывавший ее грудь.
Чариз провела рукой по его волосам, убрала прядь со лба.
Нежность этого жеста резанула его по сердцу, у него перехватило дыхание.
Физические подробности этого сна были такими насыщенными. Такими реальными.
Слишком реальными.
Он знал, что не спит. Краткое тепло было жестокой насмешкой. Запах Чариз превратился в приторную вонь разлагающейся плоти. Вместо ее нежных пальцев он чувствовал мертвую хватку смерти.
Тошнота поднималась к горлу. Он откатился в сторону и повернулся к ней спиной.
— Проклятие, — простонал он, закрыв лицо дрожащими руками, опасаясь, что его сейчас вырвет.
— Гидеон?
В голосе ее была тревога.
Но как ни плохо ему было сейчас, он успел заметить, что сильно возбужден. Он был тверд, как дуб. Особенность его недуга заключалась в том, что тело его продолжало реагировать на внешние раздражители, как тело нормального двадцатипятилетнего мужчины.
— Гидеон, ты в порядке?
— Да.
Он лгал.
Сквозь задернутые шторы в комнату проникал солнечный свет. Зашуршали простыни — она приподнялась на колени. Чертовски многозначительный звук. Желание бурлило в крови, настойчиво требуя утоления, и зов желания отчасти заглушил воющих в его голове демонов. Он даже не знал, что сейчас терзало его сильнее — желание или демоны.
— Я не верю тебе.
Матрас прогнулся — она подвинулась ближе к нему. Затем — да поможет ему Бог — жаркое прикосновение ее руки к напряженной спине.
Он замер, напрягся еще сильнее, борясь с желанием опрокинуть ее на спину и утолить ненасытное желание.
— Ты что, не знаешь, что меня не надо трогать? — процедил он сквозь зубы.
— Я знаю, что ты провел ночь, лежа в моих объятиях, — тихо произнесла она, не убирая, черт ее побери, руки.
Его прошиб холодный пот. Теперь там, где она касалась его, возникло целое озеро жара, и это озеро просачивалось в кровь, доводя ее чуть ли не до кипения.
— Я спал, — прорычал он, наслаждаясь ее прикосновением и ненавидя его.
— Я знаю, — терпеливо сказала она, поглаживая его спину медленными круговыми движениями.
Она искушала его, провоцировала. Мучила. Член его дрожал от желания оказаться в ней.
— Проблема в твоей голове, а не в твоем теле, — сказала Чариз.
Как могла она говорить так спокойно, когда он был на грани срыва?
Надо бежать от нее, пока не поздно. Гидеон вскочил и обернулся к ней:
— Я знаю. Но то, что чувствую, не плод моего воображения. Господи, Чариз, если бы я мог…
Он замолчал и судорожно втянул в себя воздух.
Чариз побледнела. Она опустилась на колени на смятые простыни в этой своей соблазнительной ночной рубашке. Гидеон упорно старался не замечать, как упирается ее грудь в прозрачный шелк. Он потерпел поражение. Глаза его пировали на этих роскошных округлостях. Рот наполнился слюной. Он сжимал и разжимал кулаки, только бы не схватить ее.
— Неужели ты не понимаешь, что это означает? — спросила Чариз, словно не замечая его нетерпения.
Голос ее перекрывал громкий стук его сердца. Он почти не слышал ее. Может, он пропустил что-то из того, что она сказала, пока пялился на нее как взбудораженный подросток?
— Гидеон?
Он повернулся и распахнул шкаф.
Теперь, когда она не притрагивалась к нему, желание грозило одержать над ним верх.
Гидеон нащупал то, что хотел, и, повернувшись к Чариз, швырнул ей желтую пелерину.
— Ты замерзла.
Чариз поймала накидку и вопросительно посмотрела на него. Надежды его оказались напрасными — она не стала прикрывать свое тело.
Проклятие, за окном февраль. Неужели у этой женщины нет ни капли здравого смысла? Сквозь шум в ушах он пытался сконцентрироваться на том, что она говорила.
— …и тогда ты свободен.
— Свободен?
Ее нежные розовые губы сложились в узкую, полоску.
— Ты слушаешь?
Вверх по спине пополз жар. Он заставил себя уставиться на картину на стене. Безобидный пейзаж. Но он его не видел. Перед глазами стояла Чариз, какой он увидел ее, проснувшись: розовая, со слегка встрепанными после сна волосами.
— Конечно, слушаю.
Она хмыкнула, выражая сомнение. Он не мог сопротивляться желанию смотреть на нее. Но, поддавшись искушению, тут же об этом пожалел. Она стояла на коленях на кровати перед ним и была слишком доступна.
— Это важно, — сказала она.
— Что?
Она перестала улыбаться.
— Когда ты забываешься, то становишься свободным.
Гидеон нахмурился.
— Я никогда не забываюсь.
— Нет, забываешься. Ты забываешься, когда дерешься, забываешься во сне. Возможно, если бы ты сильно хотел, мог бы забыться в…
— В хорошем сексе? — закончил он за нее с сарказмом. В нем опять заговорило отчаяние. — В Лондоне кто только из врачей не ковырялся в моей голове. И ни один не предложил лечение сексом. Возможно, им следовало бы подумать над таким способом лечения. Даже если бы метод не сработал, пациенты не были бы на них в обиде. Ты, черт возьми, прикроешься наконец? — сорвался он на крик.
