Симона Вилар - Светорада Янтарная
Ничего более напыщенного и бесполезного она ранее не могла себе представить. Каждый жест, каждое действие императора являло собой ритуал, неспешный, значительный, утомительный… И когда рано поутру, еще до захода солнца, княжна смешивалась с толпой позевывающих и переговаривающихся в переходах дворца обитателей Палатия, она понимала, что все это направлено на одно: доказать всем и вся, что без этих обрядов мир не удержится, рухнет… Хотя какое дело было до этого, скажем, плывущим по морям кораблям, кочующим в далеких степях ордам или собирающим в лесах мед диких пчел бортникам? Оказывается, она слишком многое повидала в своей жизни, чтобы благоговеть от медлительных церемоний византийского двора, хотя все царедворцы и священнослужители придерживались совсем иного мнения. Высшая цель! В чем она заключалась? Никто из них об этом не думал, когда все они с трепетом ожидали великого папия,[96] который должен был торжественно ударить в дверь императорской опочивальни.
– Повелите! – восклицал папий, и специально подобранный хор громко подхватывал:
– На долгие и блаженные времена!
Может, потому что Светораде и раньше приходилось видеть значительных правителей, а может, потому что после того как она удостоилась лицезреть наивысочайшего в ночном балахоне, шлепанцах и с перепачканными чернилами пальцами, ее сердце уже не билось учащенно, когда створки императорских покоев распахивались и Лев Мудрый с важным видом выходил к своим подданным. Над его головой несли пурпурный балдахин с розовыми страусовыми перьями, мерцали отсветами окружавшие его золоченые жезлы и кресты, сияли высокие свечи, позвякивая, раскачивались благовонные кадильницы, и под звуки хора император неспешно двигался по еще полутемным переходам на утреннее богослужение.
В обычные дни базилевс отстаивал утреннюю службу в дворцовой церкви Богородицы, и все стояли и благоговейно ждали, когда он закончит молиться о благе империи. Потом была трапеза, и придворные опять– таки стояли и ждали. Затем объявлялся распорядок дня, сообщалось о приемах и церемониях, и уже тут решалось, кто будет простаивать службу при особе императора, а кому следует ожидать в смежных покоях, на случай, что и он понадобится августейшему. В ожидании царедворцы сидели на скамьях вдоль стен, негромко переговаривались, сплетничали, что– то обсуждали, спорили, делились новостями. Бесхлопотная и высокая служба, когда все ждали, что их вызовут к базилевсу, если вообще вызовут. И так происходило изо дня в день.
Постепенно Светорада стала понимать, отчего Ипатий так не любит службу при дворе. Он был деятельным человеком, и ожидание в Палатии утомляло его больше иной напряженной работы. К тому же его высокая должность миртаита имела столько повторяющих и замещающих ее постов, что по сути от него ничего особенного и не требовалось. Другое дело Зенон. Тот всегда был при деле: вводил или выводил послов, договаривался о встречах, следил за порядком церемониала. Если Зенону случалось увидеть среди царедворцев Светораду, он лишь кивал в ответ на ее поклон, но никогда не заговаривал. Ее положение при дворе было двояким, к ней многие присматривались, ее обсуждали, кто– то заискивал, кто– то брезгливо отворачивался, однако княжна держалась горделиво и с достоинством, и даже самые строгие блюстители нравственности и высокомерные сплетники не смели ее задевать. Она же была довольна, что Ипатий не появляется в Палатии. Ибо он был единственным, чье мнение для нее что– то значило, кто мог заставить ее волноваться, мог разбудить отступившую перед радостью любви совесть. Все же остальные… Она любезно отвечала на ни к чему не обязывающие комплименты Евстафия Агира, отступала в сторону, если видела идущую на очередной молебен Софью Дуку, церемонно раскланивалась с Зеноном, принимала в своих покоях местную сплетницу Анимаису. Именно Анимаиса и сообщила как– то Светораде, как недоволен Николай Мистик связью его подопечной с кесарем.
Сам патриарх заговорил со Светорадой лишь однажды.
– «Напрасны были их песни»,[97] – даже пошутил он, когда она склонилась перед ним в переходах Палатия. И, уже отвернувшись, бросил: – Девочка, я умываю руки. Ты сама пожнешь, что посеяла.
«С готовностью, – подумала княжна и усмехнулась в спину главы византийской церкви. – Не получилось сделать из меня орудие своих интриг? Но теперь у меня есть более высокий покровитель, чем вы, владыко!»
И княжна выискивала взглядом за арками переходов пурпурный дивитисий[98] своего ненаглядного кесаря.
Однако Александр в такие минуты редко посылал ей улыбку или веселый взгляд. Несмотря на все свое легкомыслие, он уважительно относился к обязанностям кесаря и на церемониях и приемах держался как– то отстраненно, словно пребывал в особом состоянии от осознания важности миссии.
Приемы обычно происходили в Магнавре – большом тронном зале Священного Дворца. В глубине зала стояли два роскошных трона базилевсов– соправителей, перед которыми на ступеньках лежали драгоценные золотые львы. За троном виднелось золотое дерево, на ветвях которого сидели разноцветные птицы, искусно сделанные из золота и эмали. Под звуки органа и пение хора появлялись император и самбазилевс в коронах и увешанных драгоценностями одеждах. Чтобы еще больше поразить иностранных гостей, в тот момент, когда они входили в зал, птицы на золотом дереве взмахивали крыльями, а львы поднимались и глухо рычали. В то время как послы согласно этикету лежали, распростершись ниц, императоры вместе с троном возносились кверху, а затем спускались уже в других одеяниях.
Светораду сперва все это восхищало, потом приелось. Александр рассказал ей, что эти диковины были искусными механизмами, придуманными неким Львом Математиком,[99] однако сам кесарь пребывал в почти детском восхищении, оттого что владеет столь ценными игрушками. Восторженно говорили об этих механизмах и не раз видевшие подобное чудо царедворцы.
– Никто в варварском мире не может обладать подобными вещами, – рассуждали они, выходя из Магнаврского зала. Говорили полушепотом, словно боялись даже на расстоянии помешать жизни великих правителей, и только позже, рассевшись согласно рангам вдоль стен, украшенных мозаичными панно, придворные уже могли общаться в голос.
Александр тоже был высокого мнения о своей роли самбазилевса. И хотя порой он отзывался о старшем брате императоре раздраженно и без особого почтения, все же считал, что на них со Львом ниспослана особая божественная милость. Молодой кесарь готов был даже замещать Льва на долгих заседаниях синклита, хотя сам говорил Светораде, что синклит уже не играет в управлении особой роли, поскольку Лев свел на нет все его правовые решения, заявив, что теперь обо всем будет заботиться только император.
