Бертрис Смолл - Любовь дикая и прекрасная
— Где ты была. Кат? Где ты была все эти годы? — Лорд замолчал, вспоминая минувшую ночь. — Я люблю тебя, Катриона Маири, — сказал он. Графиня поразилась, что любимый знал имя, полученное ею при крещении. А он продолжал:
— Я никогда не говорил женщине такого, да чтоб при этом еще так и думать. Но, Бог свидетель, я люблю тебя!
Ее глаза блестели от слез.
— Ботвелл! Ох, Ботвелл! Не люби меня! И как ты можешь любить меня? Любить женщину, которая спала с королем, а после бежала от праведного гнева своего мужа в объятия еще к одному мужчине. Как можешь ты любить меня?
— Но ты же спала с Джеми не по доброй воле, Кат.
Королю невозможно отказать. Я бы убил его за то, что он тебя принудил.
— А Патрик? А мой муж?
— Его я бы тоже убил, если бы не знал, что это тебя опечалит. У него полное право гневаться, но не на тебя. А сделать тебе то, что он сделал…
— Ты бы не сделал мне этого, Френсис, если бы я была твоей женой?
— Если бы ты была моей женой, то Джеми не осмелился бы тебя принуждать. — Заметив ее волнение, он продолжил:
— Но если бы и осмелился, то я бы убил его безо всякого колебания. Да, за такие любезности я бы забил его до смерти.
— Бедный Патрик, — тихо сказала Катриона. — Какое было у него лицо, когда он увидел, как Джеми меня ласкает… Боже! Он был ужасно огорчен.
Губы Ботвелла искривились.
— Так, что облегчил свое горе, напившись с Джеми и по очереди вместе с ним насилуя собственную жену! — Граф взорвался. — Оставь их обоих. Кат! Я давно уже собираюсь развестись с Маргарет. Теперь я сделаю это, а ты должна развестись с Гленкерком и выйти замуж за меня. Я люблю тебя! Я хочу тебя! И, видит Бог, я сумею уберечь тебя, моя любимая, от короля Стюарта.
Ошеломленная, она ответила ему долгим взглядом.
— А мои дети? — наконец выговорила она.
— Ты получишь у меня столько детей, сколько захочешь, а если тебе не обойтись без твоих малышей Лесли, то я с удовольствием их приму.
— Думаю, что у Патрика будет что сказать по этому поводу, — проговорила Катриона, скривив рот.
Голубые глаза посмотрели в зеленые.
— Я не хочу говорить о Патрике, — тихо сказал Ботвелл.
Его рот нашел ее губы, и она легко уступила. Хотя совесть слегка и беспокоила Катриону, ее чувства к Френсису Хепберну оказались значительно глубже, чем все те, которые она знала прежде.
Губы Ботвелла прикоснулись к ее лбу, к ее прикрытым векам, кончику маленького носа. От блаженства Катриона забормотала, граф засмеялся.
— Ну и забава, — проговорил он, поддразнивая. — Я пытаюсь разбудить в тебе самые глубокие страсти, а ты довольно мурлычешь, будто сытая кошка.
Катриона заулыбалась.
— Но это вашими стараниями я довольна, милорд.
— Прекрасно, — воскликнул Френсис, — ибо я намереваюсь продержать вас здесь весь день. Еще не было женщины, мадам, которую мне хотелось бы целый день продержать в постели.
— Но мы не в постели, Френсис, — заметила Катриона. — Мы на полу, под пледом, и если один из ваших великих пограничных воинов сейчас сюда притопает… — Она примолкла, но ее глаза озорно сверкнули, — то тогда, милорд, ваша уже и сейчас громкая слава станет поистине легендарной!
Прыснув со смеху, Френсис Хепберн вскочил и, вскинув Катриону себе на руки, понес ее наверх, где бесцеремонно бросил на кровать.
— На этот раз огонь разведу я, — сказал граф, нагибаясь, чтобы зажечь растопку.
— А получится ли у вас, милорд? — спросила она задиристо.
И тогда Френсис Хепберн, обернувшийся посмотреть на прекрасную графиню Гленкерк, понял, что если только что истекшая ночь была сладка, то день окажется еще слаще.
23
Наутро после своего возвращения во дворец Холлируд Патрик Лесли проснулся с жестокой головной болью, а во рту у него ощущался привкус ветхой фланели. Потянувшись за Катрионой, он сразу же вспомнил события предшествовавшего вечера. Это страшно его потрясло. Какое-то время граф лежал совершенно неподвижно, а воспоминания, словно огромные булыжники с горы, сыпались на него одно за другим. Сначала — Джеймс и Катриона.
Затем он сам, король и снова Катриона.
— О Боже мой! — прошептал он. Поднявшись на ноги, Патрик нетвердыми шагами добрел до стены у камина, тронул резное украшение мраморной доски и печально наблюдал, как медленно открывалась тайная дверь. Снова закрыв ее, Патрик вернулся к кровати и ощупал то место в ней, где лежала Катриона. Простыни были ледяными, и граф понял, что жена ушла много часов назад. Заглянув в сундук, стоявший возле двери, он обнаружил, что исчез ее костюм для верховой езды. Часы на каминной доске пробили десять.
Быстро одевшись, Патрик отыскал капитана стражи.
— Я хотел бы поговорить со всеми людьми, стоявшими сегодня ночью в карауле. Когда они менялись в последний раз?
— В шесть утра, милорд..
— А до того?
— В полночь, сэр.
— Вот эти люди мне и нужны, капитан. Те, что заступили в полночь. Сколько их было?
— Шестеро. Двое у главных ворот, двое у задних и двое у хода для слуг.
На мгновение Патрик задумался. Обычный человек бежал бы задней или служебной дверью.
— Пришлите ко мне тех, которые стояли у главных, — сказал граф.
Раздираемый неистовыми чувствами, он не мог, однако, сдержать кривую усмешку удовлетворения, обнаружив, что оказался прав. Стражник сообщил, что за несколько минут до пяти часов утра именно через главные ворота проскакал «вестник к Гленкерку».
Через Барру, прислужника в королевской спальне, Патрик попросил Джеймса о срочной встрече. Граф дал ясно понять, что если не получит немедленную аудиенцию, то отправится к королеве.
И вот не прошло и часа, как Барра уже вел его по тайному ходу к королю. Джеймс все еще лежал в постели, проснувшись с не меньшим похмельем, чем Гленкерк. Патрик не стал терять времени.
— Вы помните, что мы сделали этой ночью?
Король зарделся.
— Я был пьян, — пробормотал он.
— И я тоже, — ответил ему кузен. — Но это не может служить оправданием для изнасилования. Знаете, она ускакала верхом в пятом часу утра. Я намереваюсь принести королеве извинения за жену, а после этого отправиться ее разыскивать. Когда найду, то встану перед ней на колени и буду молить о прощении. Могу лишь лелеять надежду, что получу его, и вовсе не уверен, что это произойдет. Памятуя, что мы с вами ей сделали, я не удивлюсь, если она откажется. Но отныне, кузен Джеймс, мы вернемся домой и станем жить в Гленкерке. Мы всегда останемся верны Стюартам, но ноги нашей не будет в этой выгребной яме, что вы называете двором.
Джеймс Стюарт кивнул.
— Даю тебе свое разрешение.
Во взгляде, который бросил на короля граф Гленкерк, ясно читалось, что его меньше всего заботило королевское разрешение.
