Бертрис Смолл - Рабыня страсти
— Господин мой… — озадаченная Зейнаб подняла на него глаза.
Сильные руки подхватили Зейнаб — и вот она уже сидит в седле впереди Карима. Конь тронулся.
— Тебе удобно? — заботливо спросил Карим. — Нам предстоит путь длиною в несколько миль.
— Куда мы направляемся, господин мой? — Ей было так удобно и покойно в его объятиях… Он был с ног до головы одет в белое, на его темных волосах красовался белый тюрбан. Девушка прижалась к его груди, вдыхая пряный мужской аромат, исходящий от его одежд и тела, замирая от счастья.
Он улыбнулся, подумав, насколько она свободна в проявлениях чувств. Она была абсолютно чужда хитрости, притворства… Какой свежестью пахнет на калифа, когда это чудо войдет в его жизнь! Улыбка исчезла с его лица. Через несколько недель она станет собственностью калифа, но сейчас она принадлежит ему…
— Мы едем в мой домик, — сказал он. — Это в горах, у озера…
Зейнаб ничего не ответила. Склонившись светловолосой головой на сильное плечо любимого, она любовалась окрестностями. Ведь она совершенно ничего не видела — ну, кроме дороги, ведущей от города к вилле Карима. Горы, обрамляющие равнину, сверкали в отдалении снеговыми шапками. На полях зеленели щедрые молодые всходы. Они проезжали мимо виноградников, на лозах уже зеленела юная листва. Миндальные сады были все в цвету, а серебристой листвой оливковых рощ играл свежий ветерок…
— И это все твое? — спросила Зейнаб.
— Да, — с улыбкой отвечал он.
— Как ты богат… — робко проговорила она, заставив Карима рассмеяться. — В Аллоа такие земли почитали бы раем земным! Наша земля камениста… Трудно добиться урожая — а тут земля сама родит…
— Малика — необыкновенная земля, — согласился Карим. — Почва здесь плодородна, а климат благоприятствует земледелию.
— А в Аллоа, — продолжала она, — всегда холодно и пасмурно… Иногда за все лето выдается всего пара погожих недель — вот и все. Тогда мужчины охотятся на куропаток. А дожди… Там почти все время дожди. Я успела полюбить здешнее солнце…
Теперь они ехали по холмам, сплошь покрытым алыми анемонами. Наконец, он свернул на пологую дорогу, спускающуюся к рощице, — взору Зейнаб открылось маленькое озерцо, словно слезинка на щеке склона. Какая неожиданность! Прямо на берегу озера высилась изящная мраморная постройка, окруженная цветущим садом — деревья и кусты усыпаны были желтыми, белыми и голубыми цветами. Карим остановил коня у дверей, спешился и протянул Зейнаб свои сильные руки.
— Я зову это место Убежищем. Сюда я всегда приезжаю, когда хочу побыть один. Я отыскал это озеро еще мальчишкой, когда однажды во время охоты заехал в эти горы. А когда я возвратился из Самарканда, отец подарил мне эти земли. Я выстроил сперва свою виллу с видом на море, а затем — Убежище. Именно здесь, чтобы никто не вторгся и не нарушил моего уединения, Он взял Зейнаб за руку — так, рука об руку, и вошли они, миновав портик, в дом.
Она оглядела единственную просторную комнату: в дальнем конце виднелась дивная галерея, вся увитая розами. В углу комнаты журчал фонтан черного мрамора, из золотого носика изящного кувшина струилась прохладная чистая вода… В самом же центре покоя на возвышении находилось ложе; перьевой матрац, крытый черным шелком, по которому живописно были разбросаны подушечки того же цвета с золотым шитьем. Подле ложа на столике стоял поднос с жареным цыпленком, блюдом плова и вазой с гранатами и бананами. Тут же стоял и хрустальный графин с вином. Пол покоя устилали толстые ковры, алые с голубым. И ничего более…
Карим разлил вино в два серебряных кубка и протянул один Зейнаб.
— Имам говорит, что вино запрещает Коран… — робко сказала Зейнаб.
— Аллах создал землю, виноградные лозы, а значит, и вино. Созданное Аллахом не может причинить вреда. Вредны лишь предрассудки и мракобесие, мой цветочек. При дворе калифа Кордовы вовсю употребляют вино. Смело пей!
Он поднял свой кубок и залпом осушил его. Затем налил его снова до краев и выпил, на этот раз уже медленно.
Удивленная Зейнаб наблюдала за ним. Карим-аль-Малика сам на себя непохож…
— Зачем мы приехали сюда, мой господин? — девушка так и не притронулась к вину.
— Скажи, что любишь меня, Зейнаб, — неожиданно произнес Карим. — Я хочу услышать эти слова от тебя, хочу видеть твои губы, произносящие признание… — В глазах его была отчаянная мольба.
— Мой господин, ты обезумел! — воскликнула она. Сердце ее бешено колотилось. Она стремительно отвернулась, чтобы ее не выдали глаза.
Но не тут-то было! Он повернул ее лицом к себе, не сводя с нее горящего взора. Тогда она опустила золотые ресницы…
— Судьба жестока к нам: мы полюбили друг друга — и должны расстаться, — сказал он. — Я люблю тебя, Зейнаб, и ты меня любишь. Почему ты таишься?
— Разве не ты сам учил меня, что не подобает Рабыне Страсти привязываться душою к своему учителю? Боюсь, вино ударило тебе в голову. Присядем спокойно, поедим чего-нибудь! — умоляла Зейнаб…Зачем, зачем он так терзает ее? А вдруг это жестокое испытание? Она должна во что бы то ни стало сохранять спокойствие…
Карим же вместо ответа привлек ее к груди и хрипло вымолвил:
— Я люблю тебя, Зейнаб. Я не имею на это права, я круглый дурак, но когда, во имя Аллаха, сердце человеческое было мудрым и расчетливым, любимая моя? — Рука его нежно гладила золотистые волосы. — И Аллах, наконец, жестоко наказал меня. Ведь так самонадеянно было думать, что один человек может научить другого искусству любви…
— Ты учил меня не любить, а дарить наслаждение, мой господин, — тихо отвечала девушка.
— Скажи, что любишь меня! — голос его прервался.
— У этой любви не было бы будущего, — холодно сказала она. — Разве ты с самого начала не разложил все по полочкам? Не объяснил мне, что я собственность кордовского калифа? Я не могу быть его Рабыней Страсти — и при этом любить тебя, Карим.
— И все же ты любишь… — настаивал он, гладя девушку по щеке.
— Не делай этого! Не терзай нас обоих! — молила она. От его прикосновений она теряла силы. — Если бы я любила тебя, как могла бы через месяц расстаться с тобой? Если бы я любила тебя, как смогла бы я прожить остаток дней моих вдали от тебя? Если бы я любила тебя, как могла бы принадлежать другому. Карим, господин мой? — Нет, он вовсе не пьян — она это видит…
— Твое тело будет принадлежать другому, но сердце — только мне, мне одному, навсегда! — откликнулся он. — Я не шучу с тобой, не испытываю тебя, Зейнаб, любимая! Мое сердце за меня произносит слова, на которые я не имею права! Если бы я мог молчать! Любовь к тебе поработила меня. Я люблю тебя — и буду любить вечно…
