Мари Кордоньер - Сила любви
Флёр знала, что никто никогда не писал такого ее портрета, и все же испытала странное ощущение, будто она смотрит в волшебное зеркало, в котором видит себя через годы. Что это значит? Флёр в полной растерянности посмотрела сначала на отца, потом на королеву.
— Ради всего святого! Кто… Кто это? — прервал наконец молчание Ив де Сен-Тессе. — В том, что это не Флёр, я уверен!
— Это — Изабель д’Анжу, младшая дочь Рене д’Анжу, в первом замужестве мадам де Параду, а во втором — супруга Фабио Торнабуони, ближайшего друга и кровного родственника Лоренцо Великолепного, моего деда. Изабель — бабка вашей супруги, сеньор, — дама, сын которой мог бы справедливо претендовать на корону Франции. Однако Изабель много лет тому назад дала святую клятву отказаться от всех претензий, чтобы репутация короны не страдала из-за раздоров.
Слова королевы падали, словно звенящие, сияющие жемчужины к ногам графа и складывались в его уме в образ перстня, на котором была изображена роза из герба династии Анжу. Королевский перстень на шелковистой коже цвета алебастра, «…подарок моей бабушки…».
— Я не знал, что существует такой портрет! — Рене де Параду, единственный здесь свидетель невероятного сходства своей дочери с ее бабушкой в молодые годы, снова сделал шаг вперед, словно захваченный волшебными чарами. Непроизвольно он коснулся простой рамы, как бы желая убедиться, что все это — явь, а не сон.
— Заказ на этот портрет сделал король Рене, — пояснила Катарина Медичи. — А его вдова Жанна де Лаваль отослала портрет Шарлю дю Мен, единственному королевскому наследнику мужского пола. Можно предполагать, что она имела в виду устроить брак Шарля, наследника французского трона, с Изабель, представительницей рода Анжу. Это послужило бы консолидации власти французской династии на юге страны. Но дю Мен умер, и ваша матушка выпала из игры, ставкой в которой было владычество над Французским королевством.
— Но… Прошу прощения, как этот портрет попал к вам? Лично я вообще не знал о его существовании.
Катарина Медичи только и ждала этого вопроса от сеньора Параду. Ей явно доставляло удовольствие дать на него ответ.
— Отец моего супруга обнаружил портрет в замке Анжер и попытался напасть на след изображенной на нем дамы. Вы ведь знаете, он питал слабость к красивым женщинам. Однако Фабио Торнабуони в свойственной ему неподражаемой манере сорвал всякие попытки поисков, так что у короля только и остался этот портрет, на который он иногда поглядывал с оттенком грусти. Лично я не придавала ему особого значения до тех пор, пока мне не была представлена ваша дочь. Предполагаю, что и супруг мой смутно помнит, об этом портрете, а потому и расположился к Флёр с особой симпатией. Полагаю, что в дальнейшем этому портрету лучше всего будет в доме графа де Шартьера…
Флёр к этому моменту преодолела первую волну охватившего ее изумления и смотрела на королеву с завистью. То, что Катарина знала о необыкновенной судьбе Изабель больше, чем сама Флёр, вызвало у нее на миг жгучую ревность. Однако затем она осознала, что должно последовать за полученными сведениями.
Флёр поняла, что Катарина Медичи намеренно раскрыла перед графом благородное происхождение его жены. Оказалось, что в жилах презренной купеческой дочки течет королевская кровь.
— Второй муж мадам Изабель, Фабио Торнабуони, как я уже сказала, был кровным родственником моего деда Лоренцо Медичи, которого называют Великолепным, — продолжала Катарина. — Лоренцо заставил своих детей и внуков принести клятву верности дому Торнабуони и оказывать ему покровительство. Как видите, я еще и поэтому была обязана позаботиться о том, чтобы с вами не приключилось ничего дурного, дорогая моя. Но хватит разговоров о том, что было когда-то. Не теряйте времени. Я приказала приготовить для вас эскорт в составе двух дюжин солдат, которые будут вас сопровождать в ваше новое графство. Мы живем в смутное время, так что оружие эскорта может оказаться не лишним.
Еще один реверанс, последнее объятие, и вот уже посетители могут удалиться. Краешком глаза Флёр видела, как ее муж осторожно поднял портрет и завернул его в льняное полотно, специально для этого приготовленное. Хотя Флёр еще окончательно не свыклась с мыслью, что изображение, так похожее на ее собственное зеркальное отражение, и есть портрет любимой бабушки в молодости, она почувствовала себя счастливой, увидев, как осторожно и бережно обращается с ним граф.
Выйдя из покоев королевы, Флёр поняла, что ее отец предусмотрел все дальнейшие действия. У выхода их ожидал лакей с плащами, а другой выслушивал четкие приказания сеньора де Параду. Мужчины заторопились через коридоры к выходу, а Флёр, не желая слишком уж спешить, проявляя присущее ей упрямство, решила, что она, конечно, последует за отцом и мужем, но не устраивая никакой спешки. Ведь не посягнули же они на какие-то сокровища в покоях королевы, поэтому чего же нестись сломя голову?
В результате ее спутники ушли немного вперед, когда герцогиня де Валентинуа вышла из зала аудиенций. Двустворчатая дверь открылась как раз около Флёр. Какой-то миг обе женщины, словно окаменев, ошарашенно смотрели друг на друга. За спиной Флёр располагался ряд широких окон, поэтому резкий свет удивительно яркого осеннего солнца со всей силой упал на мраморно-бледные черты лица фаворитки, которая с трудом приходила в себя от неожиданности.
Да, этот свет был жесток, он безжалостно выставил напоказ слой белой рисовой пудры, которой стремилась законсервировать свою красоту старшая из двух случайно столкнувшихся в этом коридоре женщин. Тонкие морщинки залегли в уголках глаз и рта, а в черных глазах, обычно столь ярко сияющих, нельзя было не заметить усталости. Герцогиня боролась с возрастом и временем, ведь оба эти фактора подкапывались под ее красоту, когда-то столь неотразимую.
— Ваша Светлость!
Флёр спаслась от растерянности в реверансе, подлежащем исполнению при встрече с герцогиней в соответствии с ее титулом. И одной только грации движения молодой женщины оказалось достаточно, чтобы старшая зло сжала тонкие губы.
— Я вижу, что вы готовы тронуться в путь, графиня… — колко сказала она, с силой теребя кончики красивой шали, накинутой на окантованное черной каймой белое парчовое платье, словно именно эта накидка виновата в ее плохом настроении.
Целый ряд едких и злорадных ответов просился на язык Флёр, но вслух она не высказала ни одного из них. Не отрывая взгляда от крошками спадающего с лица ее противницы макияжа, Флёр вместо ненависти неожиданно ощутила лишь жалость, чем и сама была совершенно ошарашена.
