Елена Арсеньева - Гори, венчальная свеча
– Сороконожка, да-да… – снова кивнул Эбанай. – Не эта ли? – Он нагнулся и поднял с пола желто-зеленое чудище, держа его за одну рыжую крепкую ногу.
Лиза взвизгнула, забилась в угол постели.
– Сколопендра. Не бойся, она теперь мертва. Гнусное существо! Укусы ее весьма болезненны. Но я остановил ток крови в твоей руке, выдавил зеэр[68] сколопендры, а потом наложил повязку, пропитанную маковым соком и отваром тысячелистника, который уничтожает воспаление.
– Боже мой! – воскликнула перепуганная Лиза. – Неужели здесь была еще одна сколопендра! – Она тут же прихлопнула рот ладонью, но было уже поздно…
Эбанай устремил на нее пристальный взор, и у Лизы пересохло во рту. «Он видел! Я пропала! А теперь, когда я так глупо проболталась, и вовсе понял все!»
– Дело в том, Рюкийе-ханым, – молвил Эбанай все так же мягко и доверчиво, как если бы беседовал с ребенком, – что сколопендру часто встретишь на Карадаге, в скалах у моря, меж камней, в подземельях, но в дома они забираются нечасто. Едва ли Хатырша-Сарай кишит ими! Я нашел ее, конечно же, в потайном переходе, на ступеньках, там, где она укусила тебя.
Лиза только и могла, что беспомощно воздела очи и уставилась на Эбаная, будто дитя, которое ожидает порки, или жертва, ждущая последнего удара… И не поверила себе, узрев его печальную улыбку.
– Ничего не бойся от меня, Рюкийе-ханым, – тихо проговорил он. – Я ведь видел твои глаза там… ты поняла?
Лиза слабо кивнула.
– Ты испугалась напрасно. Конечно, ведь ты еще не знаешь меня. Но получается, я отчасти виновен в том, что приключилось с тобою. Никто ни о чем не узнает. Гирею известно лишь то, что ты подошла к окну и на тебя бросилась сколопендра. Он весьма встревожен, поверь, и приказал мне печься о тебе неусыпно. Уж не ведаю как, но ты задела его каменное сердце… На благо ли, на печаль – Бог рассудит!
Лиза нерешительно смотрела на Эбаная. На первый взгляд ему было лет сорок; правда, тучность старила его. Лицо это могло бы показаться даже красивым, когда б не тяжелые, обрюзглые щеки и не беспросветная тоска в больших умных глазах. Этой тоскою и доброю, мудрою улыбкою он вызывал доверие. Лиза успокоилась было, но оставалось еще одно, что продолжало тревожить.
– А Гюлизар-ханым? Она знает? Я не верю ей! Она меня ненавидит, она ему скажет!..
– Она не тебя ненавидит, Рюкийе! – Эбанай горестно покачал головою. – Гоар ненавидит себя, свою долю, а значит, всех на свете… Кроме тех, кто истинно повинен в нашей беде: проклятие рода нашего, Гирея!
– Гоар? Так ее имя?..
– Да. Прежде ее звали Гоар. Это так же верно, как то, что меня когда-то звали Баграм, и я был братом и возлюбленным прекрасной Гоар!
Лиза отшатнулась так резко, будто ее ударили в лицо. Сердце заколотилось, она принуждена была откинуться на подушки и несколько раз глубоко вздохнуть.
– Что с тобою? – Эбанай нагнулся, пристально глядя в ее глаза, ловкими прохладными пальцами стиснул запястье, ловя биение пульса. – Тебя так поразили мои слова? Ты оскорблена? Странно… У тебя умные глаза, по твоему лицу видно, какие страсти тебя обуревают; и мне казалось, ты не из тех, кто способен ужаснуться любви, даже если это бесовское наваждение, как твердят недалекие люди.
– Умоляю тебя, – простонала Лиза, – не говори так! Ты ничего не знаешь обо мне, ничего не понимаешь. Моя жизнь была так тяжела! Я боюсь воспоминаний… не рви мне душу!
Эбанай, чуть улыбнувшись, прижал ее ладонь к своей щеке:
– О Рюкийе, дитя мое, Рюкийе! Не пройдет и трех месяцев, как ты вылетишь из этой клетки, маленькая серая птичка, и исчезнешь в лазурной дали, где морская волна играет с солнцем. Ты, только ты оружие божественного отмщения за все мои муки, за горе моей сестры. Я вижу твою судьбу в чертах твоего лица, в линиях твоей ладони, вижу так же ясно, как если бы читал об этом в Джинджи-китап, книге о духах, куда пророк Солейман записал все волшебные слова, которые объясняют прошлое, исправляют настоящее, открывают будущее и заставляют злых духов служить человеку. Верь мне, Рюкийе, ведь иногда меня зовут еще и джинджий, что значит колдун!
– Зачем мне все это? – с трудом проговорила Лиза. – Я ничего не хочу, кроме молчания, ни от тебя, ни от… Бурунсуз!
– Ах, вот как! – Лицо его омрачилось. – Ты уже знаешь это прозвище? И, конечно, знаешь, что оно означает?
– Нет, я просто слышала, что ее так называла Чечек.
– Чечек – несчастное и глупое животное! – беззлобно отмахнулся Эбанай. – Ее продал в рабство муж или любовник, бог весть. Она бежала с ним из родного дома, но очень скоро тот отдал ее какому-то полунищему ногайцу за смехотворную плату. Но она красива, да, а была еще краше. Она прельстила султана тем, что почти год беспрерывно оплакивала свою судьбу. Ты, наверное, уже заметила, что наш господин счастлив лишь тогда, когда рядом с ним кто-нибудь несчастлив?
Лиза кивнула, и Эбанай продолжал:
– Да, а потом Чечек родила ребенка, мальчика. Это второй сын Сеид-Гирея. Первый у него остался в Румилии, его зовут Алим-Гирей – в честь деда. А этого, рожденного Чечек, мы пока называем просто Мелек, что значит ангел. Он еще совсем крошечный и в самом деле чудесное дитя. После его появления на свет Чечек сама словно бы переродилась! Какие демоны ее обуяли, не знаю, но, глядя на нее, начинаешь понимать, почему магометане уверены, что все страшные болезни имеют вид злобной женщины, нападающей на тех, кого она ненавидит.
Лиза неожиданно для себя засмеялась. Этот странный человек нравился ей все больше и больше. Не будь он братом Гюлизар-ханым, с ним можно было бы подружиться!.. И тут же он, словно прочитав ее мысли, произнес:
– Не бойся Гоар. Она боится меня куда больше, чем султана, и не выйдет из моей воли, не причинит тебе зла.
– Имя мое, – начал рассказ Эбанай, – ты уже знаешь: Баграм. Мы с Гоар близнецы. Отцу было предсказано, что его дети станут последними хранителями храма Суры-Хач, иначе говоря – храма Святого Креста, что стоит неподалеку от Эски-Кырыма, в лесу. Построили его монахи-францисканцы еще в 1320 году, однако с тех пор не меньше чем двадцать пять раз грабили его невежественные татаре, даже убили четырех его епископов, тщась отыскать священные монастырские реликвии: кусок Честнаго Креста Господня, а кроме того, останки святого Георгия и великого армянского просветителя Иакова. Тайна захоронений сих реликвий передается в армянских семействах Эски-Кырыма от отца к сыну.
Так вот, отец наш долго не желал верить, что из двух его долгожданных детей одна – девочка, а потом и в сем усмотрел произволение Божие и велел воспитывать Гоар так же, как и меня, ни в чем не делая различий.
Зная о высокой участи своей, мы росли одни, не общаясь со сверстниками, черпая во взаимной дружбе утешение в наших нехитрых горестях. Мать наша умерла рано, мы ее не помнили. Когда нам исполнилось по пятнадцать лет, отец наш был убит грабителями во время очередного набега на развалины монастыря, а нас заточили в татарскую тюрьму. Это случилось около двадцати пяти лет тому назад, когда Эски-Кырымом владел Алим-Гирей, отец нашего султана Сеида и его брата Керима, крымского хана.
