Жюльетта Бенцони - Язон четырех морей
– Иначе говоря, человек, которого вы убили? Вы считаете меня полным идиотом, сударыня!
– Но он не умер! Он во Франции, он скрывается под именем виконта…
– Придумайте что-нибудь другое, сударыня, – гневно оборвал ее инспектор, – и вообще перестаньте морочить мне голову сказками! Легче всего обвинять призраков! Напоминаю вам, что в этом доме якобы давно живут привидения, что, очевидно, и натолкнуло вас на такую мысль. Я верю только в реальность и…
Возмущенная Марианна, может быть, и дальше продолжала бы защищаться, напомнив этому недоверчивому чиновнику о своем влиянии на Императора, высоком положении в обществе, о своих знакомствах вплоть до роли одного из доверенных агентов Фуше, невзирая на стыд, который она еще испытывала, вызывая в памяти те черные дни ее жизни, когда появились четверо полицейских, двое с фонарями и двое крепко державших здоровенного детину, судя по одежде – моряка.
– Начальник! Этого парня нашли в кустах под стеной со стороны Версальской дороги. Он хотел перемахнуть стену и смыться, – сказал один из них.
– Кто это? – буркнул Пак.
Но совершенно неожиданно на вопрос ответил Язон. Он вырвал из рук полицейского фонарь и поднес его к голове задержанного. В ночной темноте над грязным воротником возникло костлявое лицо с кривым носом и черными, как уголь, глазами.
– Перец? Что ты тут делаешь?
У парня был обезумевший вид. Несмотря на крепкое телосложение, он так сильно дрожал, что без поддержки полицейских, может быть, упал бы на землю.
– Вы знаете этого человека? – нахмурив брови, спросил Пак.
– Это один из моих людей! Вернее, он был членом моего экипажа, потому что я выгнал его, когда мы бросили якорь в Морле. Это отъявленный прохвост! – с негодованием вскричал Язон. – Я не понимаю, что он тут делает.
Мужчина издал рев закалываемого быка и упал на колени перед инспектором.
– Господин, я все скажу! Я не виновен. Он меня заставил, – и Перец указал пальцем на Бофора. – Он сказал, что сдаст меня в полицию и расскажет, что было со мной, а еще больше – чего не было. У меня не оставалось выхода. Я убил Никола Малерусса, и в этом помог матрос Джон, которого Бофор тоже заставил пойти на преступление.
Бофор и Марианна в ужасе от этой клеветы прижались друг к другу. Они не могли произнести ни слова.
– Подлец, – это все, что мог выдавить из себя Язон.
– Так, – обвел всю группу ледяным взглядом инспектор Пак. – Вы арестованы, господа, и прошу следовать за мной.
Полицейские оторвали оцепеневшую от ужаса Марианну от Бофора и, окружив плотным кольцом Переца и Язона, повели их к выходу. Несчастного Никола Малерусса положили на плащ. Онемевшая Марианна смотрела, как проходят они мимо нее, не зная больше, относятся ли ее отчаянные слезы к мужественному и доброму человеку, дважды спасшему ей жизнь, которого теперь унесли безжалостно зарезанного, или к тому, любимому всем естеством, несправедливо обвиненному в преступлении. Ибо у нее виновность Кранмера не вызывала сомнений. Это он все замыслил, он натянул каждую тонкую липкую нить смертельной паутины, именно он сразил Никола Малерусса, одним ударом поразив двоих: он избавился от опасного врага и запятнал кровью жизнь Марианны так же, как и Язона. Как она могла быть такой глупой, такой слепой, чтобы поверить его словам? Из-за любви она стала сообщницей бандита и вестником смерти тех, кого так любила.
Она медленно поднялась и как сомнамбула последовала за носилками, подобная неосязаемому призраку в своем белом платье, с горящими следами преступления на подоле. Иногда из ее груди вырывалось рыдание и слабо отдавалось в ночи, ставшей теперь тихой и благоухающей. Молчаливо следуя за этим подобием траурной процессии, может быть, пораженный скорбью женщины, которой еще накануне восхищался Париж, завидуя ее красоте и богатству, а сейчас имевшей вид сироты, дошедшей до последней ступеньки нищеты, инспектор Пак тоже направился к дому.
Большой белый дом, построенный для счастья и радости жизни, где, однако, Марианне почудился плач безутешного призрака, возник между деревьями, освещенный словно для праздника, но Марианна видела только запятнанное кровью полотно впереди, слышала только голоса горя и отчаяния. Все той же походкой автомата прошла она мимо группы полицейских в сером, собравшихся на террасе, поднялась по ступеням с ощущением, что эта лестница на эшафот, вошла в салон, где она познала такие краткие и такие чудесные мгновения счастья, и вышла в вестибюль, машинально подчиняясь инспектору, чей голос, доносившийся, казалось, из далекой дали, сообщил, что карета ждет ее во дворе.
Она была в такой прострации, что даже не вздрогнула, когда черная фигура – еще одна, но она уже столько их перевидела за последний час! – возникла перед нею… Без всякого волнения, даже не спросив себя, почему испанская жена Язона оказалась здесь тоже, она встретила пылающий ненавистью взгляд Пилар и как нечто вполне закономерное восприняла произнесенные свистящим шепотом слова испанки:
– Мой супруг убил ради тебя! Но не за это он умрет! Из-за тебя! За то, что любил тебя, проклятая!
Не глядя на Пилар, Марианна устало повела плечами, сделав вялый жест, желая избавиться от докучливой тени. Эта женщина говорит вздор! Язон не умрет! Он не может умереть!.. По крайней мере, без Марианны. Тогда и само слово «смерть» приобретет для нее более глубокое значение.
Среди толпы полицейских, слуг и любопытных Марианна заметила кругленькую фигурку исходящего беспокойством Гракха и возвышающуюся над всем крышу своей кареты. Она инстинктивно протянула руку к дружескому лицу, к этому спасительному островку в океане враждебности, слабым голосом позвав:
– Гракх!..
Одним прыжком преодолев разделяющее их расстояние, юноша оказался около нее.
– Я здесь, мадемуазель Марианна.
Она схватила его за руку, шепча:
– Увези меня, Гракх!.. Увези!..
Все поплыло вокруг нее в стремительном водовороте, унося лица, деревья, дом и его огни. Исчерпав до последнего предела свои силы, Марианна скользнула в спасительную бессознательность. Она уже не услышала яростных проклятий, которыми Гракх, прежде чем поднять ее с земли, вперемешку со слезами осыпал инспектора Пака на своем родном площадном арго:
– Если ты ее убил, вонючий мусор, я выпрошу у Маленького Капрала твои колеса[1]. И я вколочу их тебе в пасть!
Глава III
Тиски сжимаются
Под в высшей степени суровой внешностью, обязанной этим постоянным встречам с преступниками всех рангов, инспектор Пак скрывал некоторую дозу чуткости. Арест Язона Бофора не произвел того шума, какой можно было ожидать. Свидетелями его были только несколько деревенских жителей, привлеченных шумом, а ни одна из четырех газет Империи, бывших в тисках полиции и безжалостной цензуры, не обмолвилась об этом ни словом. Кроме того, большая часть светского общества оставила Париж ради своих замков или модных курортов с водами и из-за этого узнала о новости гораздо позже. За исключением министра полиции, королевы Испании, у которой Пилар немедленно нашла убежище, Талейрана, на рассвете предупрежденного потерявшей голову Марианной, и, конечно, Императора, никто не был в курсе дела.
