Джулиана Грей - В объятиях принцессы
Он не был хорошим отцом и знал это. Как должен себя вести хороший отец? Сомертону это было неизвестно. Его собственный не обращал на него никакого внимания до его пятнадцатого дня рождения и рокового похода в бордель. А теперь у него четверо детей от четырех разных матерей, и ни к одному из них он так и не нашел подход, не знал, где путь к их сердцам.
Если он потерпит неудачу с Филиппом, своим законнорожденным сыном, вероятно, у него уже не будет другого шанса.
Господь даровал ему только один.
Он краем глаза заметил движение на берегу и услышал:
– Папа?
До него донесся женский голос, успокаивающий ребенка, но одного слова было достаточно.
Он бросился вниз по склону и вскоре увидел две фигуры, мальчика и женщину. Женщина прижимала ребенка к груди, как Пенхэллоу несколько минут назад прижимал к себе Луизу.
Из груди Сомертона вырвалось глухое рычание.
Элизабет обернулась, увидела Сомертона и попыталась бежать, волоча за собой Филиппа, но мальчик вырвался и побежал к нему.
К нему.
Граф остановился. Мысли лихорадочно метались, сменяя друг друга. Отец должен быть строгим, но добрым. Должен управлять домом. Должен…
– Молодой человек, – неуверенно начал он.
– Папа, где песик? Я хочу собачку! – На лице мальчика застыла мольба.
Собаку? Какую собаку?
– Это собака мистера Маркема, Филипп. Пойдем со мной. – Он протянул сыну руку.
– Нет! Филипп! – Элизабет схватила малыша за руку. – Иди за мной!
Филипп с сожалением взглянул на отца:
– Извини, папа. Мама говорит, что я должен идти с ней.
Женщина потянула мальчика за собой к реке, и в груди Сомертона что-то оборвалось.
Он никогда не увидит Филиппа, потому что его жена этого не допустит. Она, словно грозный страж, стояла между ним и сыном, не подпуская его к малышу, не позволяя ему даже попытаться быть отцом, научиться этому.
Он глухо застонал, наклонился и обнял Филиппа. Боже правый! Мальчик засмеялся! Ему было весело, и стон застрял у Сомертона в горле, безжалостно задушенный чистой радостью. Как, оказывается, прекрасно держать на руках собственного сына, ощущать тепло его маленького тельца, слышать счастливый смех.
– Прекрати! – заорала Элизабет. – Ты сделаешь ему больно.
Ну, хватит. Сомертон подхватил хохочущего Филиппа одной рукой, другой крепко взял Элизабет за плечо и поволок обоих вверх по склону.
– Вернемся домой, – сказал он. – Уверен, мы сможем договориться.
– Нет! – взвизгнула Элизабет. – Ты его не получишь! Грубый похотливый безумец!
– Успокойся, Элизабет, – примирительно сказал граф. – Не надо, чтобы мальчик это слышал. – Он обнял жену за плечи и увлек ее за собой. – Мы все обсудим в доме. Я не откажусь от него.
– Ты не сможешь забрать его! Я его мать! Я…
Она неожиданно замолчала и пристально уставилась куда-то вверх.
– Смотри, Филипп, дядя Роналд здесь.
Сомертон тоже посмотрел вверх по склону.
Он совершенно позабыл о Пенхэллоу. Мысли о мести, которым он посвятил много часов, совершенно растворились в тепле тела маленького мальчика, которого он прижимал к себе. Но Пенхэллоу, к несчастью, никуда не делся. Он стоял у зарослей боярышника, освещенный послеполуденным солнцем, словно божество, вернувшееся на землю. Он помахал рукой и что-то прокричал.
Удивленный Сомертон на мгновение ослабил хватку. Элизабет вывернулась и изо всех сил ударила его кулаком в бок.
От неожиданности Сомертон покачнулся, и мальчик тоже выскользнул из его рук.
– Беги, Филипп, – заорала Элизабет, – беги к кустам!
Мальчик весело побежал по траве.
– Дядя Роналд! – радостно закричал он. – Вот ты где.
Дядя Роналд.
Сцена, развернувшаяся перед ним, напоминала ночной кошмар. Филипп, его малыш, его темноволосый сын, тяжело дыша, убегает от него по свежей траве. А Пенхэллоу, златовласый красавчик, любимец фортуны, опустился на одно колено и протягивает к нему руки.
Филипп подбежал к Пенхэллоу, тот обнял его и поцеловал в макушку.
Когда Сомертон был чуть старше Филиппа – ему было лет семь или восемь, – он как-то зашел в музыкальный салон и увидел свою мать, лежащую на диванчике, а на ней – чужого мужчину. Одежда матери была в беспорядке, груди голые, юбки задраны. Мужчина лежал на ней со спущенными штанами – его ягодицы и ноги были на удивление белыми, рот прижимался к губам матери – и пыхтел от усилий. А мать тихо стонала.
Мальчик решил, что мужчина хочет причинить ей вред. В панике он схватил кочергу, подтащил ее к мужчине и стукнул его по спине, прокричав:
– Убирайся от моей мамы!
Мужчина скатился с его матери и так сильно ударил его в ухо, что в нем неделю звенело. Но самую сильную боль ему причинили слова матери.
– Глупый мальчишка! – завизжала она. – Посмотри, что ты натворил! Противный урод! О, мой дорогой Руперт! Мой милый! Тебе больно? – Она отвернулась от Сомертона и принялась лихорадочно целовать мужчину, моля о прощении.
Всякий раз, когда в памяти всплывала эта сцена, Сомертон решительно запихивал ее обратно в темные глубины. И только боль он не мог забыть. Она все еще была свежа. Он помнил, как сильно болело сердце, словно кто-то вырвал его из груди, чтобы посмотреть, бьется ли оно.
В точности так же Пенхэллоу вырвал сейчас его сердце.
– Ты видишь, – прошипела Элизабет ему в ухо. – Ты видишь, как им хорошо вдвоем. Роналд любит его.
Она поспешила вперед, чтобы присоединиться к ним, но Сомертон не позволил. Схватив ее за руку, он повернул женщину к себе лицом:
– А ты, оказывается, злое и порочное существо, моя милая.
– Отпусти меня! Неужели ты не видишь, что все бесполезно? Неужели не понимаешь, что не сможешь выиграть?
Сомертон приблизил губы к ее уху и прошептал:
– Он не получит тебя. Ни за что.
– Тогда убей меня! Убей нас всех! Чего ты добиваешься? Хочешь потешить свою гордость, отомстив? – Элизабет едва дышала, обуреваемая эмоциями. – Не сработает, и не надейся. Месть пуста, а ты этого так и не понял.
В ушах Сомертона зазвучали слова Луизы: «Месть причиняет больше всего боли тому, кто мстит».
Добрый старина Маркем.
– Вот в чем дело! – шипела Элизабет. – Ты понятия не имеешь, что с нами делать. Не можешь заставить себя отпустить нас, но и не в силах положить всему конец. Ты трус, Сомертон, трус и негодяй.
Она права. Глупый урод. Трус и негодяй.
Сомертон поднял руку, чтобы запустить пальцы в волосы, и в тот же миг его внимание привлекло какое-то движение. В кустах что-то блеснуло.
