Даниэла Стил - Старые письма
И все же я не могу вспомнить в ее облике ни одной мрачной и даже грустной черты. Она никогда не выдавала, как тоскует по ним, особенно по Николаю. Наверняка временами ей казалось, что сердце ее вот-вот разорвется от горя, но я не слышала от нее ни единого слова жалобы. Она была и оставалась Грэнни Энн, со своими забавными шляпками, и роликовыми коньками, и весело блестевшими глазами, и чудесными пирожными.
Ну почему мы позволяли себя так легко дурачить? Как мы могли считать, что видим ее всю, насквозь, когда под этой внешностью крылось гораздо большее? С чего мы взяли, будто эта миниатюрная особа в вылинявшем черном платье никогда не могла быть кем-то другим? Почему нам кажется, что старики так и родились когда-то стариками? Почему мне не хватало воображения представить ее в алом бархатном платье, отороченном горностаем, или в балетной пачке и туфельках, танцующую «Лебединое озеро» перед императорской семьей? И почему она никогда ни о чем не рассказывала? Ведь Грэнни Энн всю жизнь свято хранила свои тайны…
Она прожила у двоюродного брата Николая одиннадцать месяцев до того, как пришло письмо с сообщением о казни. Как и обещал Николай, его брат оказался добрым человеком. Он был довольно суровым и скрытным, предпочитая в одиночку справляться со своей памятью и горечью потерь. По-видимому, появление в его доме юной балерины стало лучиком света. Он был старше ее на двадцать пять лет. Ему исполнилось сорок семь, когда бабушка приехала в Америку. Она могла бы быть его дочерью. И он наверняка знал, как много для нее значил Николай.
Прошло пять месяцев со дня гибели Николая и шестнадцать месяцев после ее прибытия в Вермонт, когда Грэнни Энн стала женой его двоюродного брата, моего деда, Виктора Преображенского. И я по сей день не знаю толком, любила ли она своего мужа. Пожалуй, все-таки любила. Во всяком случае, они стали, близкими друзьями. Несмотря на внешнюю суровость и неразговорчивость, он всегда был к ней добр, а она отзывалась о нем с неизменным уважением и приязнью. И все же мне непонятно, могла ли она полюбить моего деда так же пылко, как любила когда-то его кузена. Почему-то мне казалось это невероятным, хотя Грэнни Энн была искренне привязана к своему мужу. А Николай был и остался первой страстью, воплощенными грезами юности, оборвавшимися так рано и так жестоко.
То, что я узнала о ней, все еще не укладывалось в голове… Мне трудно было представить эту сказку наяву. Она была и осталась женщиной-загадкой. В мои руки попали разрозненные части: сундук… балетные туфельки… медальон… и даже письма… Но главное она так и унесла с собой: память о прошлом, победы и великую славу, людей, которых она так сильно любила. Мне было бесконечно жаль, что я успела узнать о ней так мало, пока жила с нею бок о бок. Какая непростительная небрежность!
В моем сердце будет всегда жить Грэнни Энн – такой, какой я ее помню. Та, другая женщина осталась в далеком прошлом, в сердцах тех людей, что любили ее в России. С ними осталась часть ее души, так же как она пронесла через время и расстояния частицу их любви и сохранила их в своем сердце, в письмах и медальоне. Наверное, она любила Николая по-прежнему, раз забрала с собой в дом для престарелых эти вещицы. Даже там она перечитывала его письма, а скорее всего давно знала их наизусть.
И теперь, когда я закрываю глаза, она больше не представляется мне старой… ее платья больше не черные и не выцветшие… и она не печет на кухне пирожные… Она улыбается мне ласково и гордо – в расцвете молодости и красоты… и танцует в своих балетных туфельках для Николая Преображенского, следящего за ней со счастливой улыбкой. И я верю, что где-то в ином мире есть такое место, где они наконец-то встретились и больше не разлучались никогда.
Примечания
1
Уменьшительное от grandmother (англ.) – бабушка. – Здесь и далее примеч. пер.
