Михаил Щукин - Конокрад и гимназистка
Придумав это, Тонечка сразу повеселела, быстренько допила чай и отправилась в свою комнату, потому что ей надо было еще собраться и успеть в гимназию на последнюю репетицию.
Успела она вовремя, репетиция прошла замечательно, и довольная директриса, сидевшая в актовом зале на первом ряду, соизволила три раза хлопнуть пухлыми ладонями. До начала концерта оставалось еще два с половиной часа, и, коротая время, старшие гимназистки собрались в пустой классной комнате, где со стены на них сурово взирали российский государь император и римские философы. Похоже, что они были не очень довольны громким щебетанием молодых девушек и потому хмурились. Но девушки на портреты не обращали внимания и на все лады обсуждали последнюю городскую новость, о которой уже успели написать местная и губернская газеты. Из-за несчастной любви в военных казармах застрелился поручик Гордиевский, а перед этим он написал прощальное письмо и сообщил в нем, что нет ему жизни без дамы N, которая отвергла его любовь. Имени своей возлюбленной поручик Гордиевский не назвал, и весь город вот уже вторую неделю терялся в догадках — кто она? В церкви отпевать покойного, как самоубийцу, не стали, но воинский караул возле гроба был. Благоразумные родители ходить на похороны своим дочерям запретили, но отчаянная Ольга Королева, переодевшись в мужской полушубок, обув старые валенки и натянув на голову рваную шапку, тайком на похоронах побывала и теперь, блестя глазами, рассказывала подругам:
— Волосы у него русые, и вот так набок зачесаны, потому что он в висок стрелял, а зачесали — чтобы рану не было видно. Стра-а-шно… — округляя глаза и переходя на шепот, сообщала Ольга и продолжала: — А сам такой красивый, усы черные и белый-белый, как мелом присыпали…
— Вот бы глянуть на эту даму; неужели такая красивая, что из-за нее стреляться стоило? — Мечтательная и некрасивая Людмила Сердоликова расправила складки платья на коленях и оглядела подруг вопросительным взглядом. — Это какую же красоту иметь надо…
— Красота здесь совершенно ни при чем, — неожиданно для самой себя вступила в общий разговор Тонечка. — Если любовь настоящая — человек ничего не видит, он слепой становится…
— А ты откуда знаешь? — быстрой скороговоркой спросила Людмила.
— Знаю, — твердо, будто точку поставила, ответила Тонечка.
Подруги разом удивленно замолчали и уставились на нее, словно увидели первый раз в жизни. Ольга Королева от удивления даже приоткрыла свой хорошенький ротик. А Тонечка, только сейчас сообразив, что она в горячке выпалила, резко развернулась и вышла из классной комнаты, не чуя под собой ног и сжимая ладонями пылающие щеки.
Вслед ей удивленно и молча смотрели подруги, государь император и римские философы.
Концерт начался с приветственного слова директрисы гимназии, затем пел хор, декламировали стихи, а после стихов наступил черед Тонечки и Ольги Королевой. Подойдя к краю низенькой сцены, Тонечка успела бросить мимолетный взгляд в зал, но лиц там не различила — все сливалось в сплошное и яркое пятно: нарядные платья дам, сюртуки и мундиры мужчин, косой солнечный свет из высоких окон.
На пианино им аккомпанировал господин Млынский, аккуратно причесанный по столь торжественному случаю, с подстриженной бородой и столь же тщательно обстриженной бахромой на рукавах засаленного сюртука. Вот уже прозвучали первые аккорды, а Тонечка онемела и, плотно сжав губы, смотрела прямо перед собой, по-прежнему ничего не видя, кроме огромного яркого пятна. Ольга дернула ее за рукав, чуть обернулась к Млынскому, кивнув головой, и тот начал сначала. Яркое пятно раздернулось, из него, как из глубокой воды, вдруг вынырнула по-хищному согнутая фигура Васи-Коня, и у Тонечки прорезался голос. Дружно, плавно она подхватила вместе с Ольгой первые такты романса:
Не уходи, побудь со мною…
Где-то там, в глухом бору, в недосягаемом ей месте, стояла избушка, полузасыпанная снегом, и именно в эту избушку, а не в зал посылала свой голос Тонечка и летела всей душой следом за голосом, просила, молила: не уходи, будь рядом. Кажется, еще никогда не пела она с таким чувством. Волнение Тонечки передалось Ольге, и голос у нее тоже взлетел, воспарил, улетая за каменные стены.
Зал замер.
И рухнул, когда затихли последние слова романса, от оваций, криков «бис!» и «браво!». Млынский, опираясь одной рукой о пианино, беспрестанно и низко кланялся, складываясь худой и высокой фигурой, как циркуль; Ольга приседала, кокетливо приподнимая край платья, а Тонечка стояла, не шевелясь, невидящими глазами смотрела в зал, и яркое пятно становилось мутным, неразличимым. Она даже не осознавала, что плачет, и не чувствовала на щеках слез. А когда поняла это, убежала со сцены, проскочила длинный коридор, стуча каблуками туфелек, спустилась по крутой лестнице на первый этаж, схватила в раздевалке с вешалки свою беличью шубку и выскочила на улицу.
— Филипыч, миленький! — взмолилась она. — Домой!
— А родители где?
— Они после… Домой! — прыгнула в санки, натянула на голову полсть и уже оттуда, глухо, едва слышно, повторила: — Домой!
Филипыч оглянулся, пожал плечами и тронул коня с места.
Дома Тонечка упала на теплое плечо Фроси, открывшей ей двери, и зарыдала.
2— Позвольте, Сергей Ипполитович, задержать вас на малое время для приватной беседы. Простите великодушно, но дело срочное…
— Мне некогда, — резко ответил Шалагин, сердито глядя Гречману в переносицу.
— Дело касается вашей дочери и принимает, надо заметить, очень серьезный оборот. — Гречман прижимал широкую ладонь к выпуклой груди, туго обтянутой шинелью, и смотрел на Шалагина почти просительно, даже пышные усы обвисли. Но глаза оставались холодными.
Он задержал Сергея Ипполитовича на выходе из гимназии, где тот вместе с супругой долго разыскивал дочь, пока не выяснилось, что она уехала. Любовь Алексеевна, наняв извозчика, поспешила домой, а обеспокоенный Сергей Ипполитович имел еще долгую беседу с директрисой гимназии, которая, время от времени шлепая пухлыми ладонями, успокаивала его:
— Не извольте тревожиться, Тонечка, знаете ли, девушка впечатлительная, да и все они в этом возрасте слегка экзальтированы, все принимают близко к сердцу… Я думаю, что не стоит проявлять большой тревоги…
И почти успокоила.
Сергей Ипполитович вышел из гимназии, и тут ему заступил дорогу Гречман, за спиной которого безмолвно маячил румяными щеками-яблоками Балабанов.
— Вы что, в участок меня повезете?
— Да боже упаси! Сергей Ипполитович! Как вы могли подумать! Давайте вот пройдемся по улице и поговорим. — Чуть повернул голову и через плечо кратко приказал Балабанову: — Отстань!
