Марина Фьорато - Зеркало смерти, или Венецианская мозаика
— Поеду на поезде или на корабле, как Коррадино.
— К черту Коррадино!
Его реакция потрясла их обоих. Последовавшее молчание охладило спорщиков. Алессандро справился с голосом.
— Любое путешествие на таком сроке чревато огромным стрессом. А что, если у тебя начнутся роды в поезде? Или во Франции? Наш ребенок должен родиться здесь, в Венеции, как мы с тобой. Не в парижской больнице. Я не позволю.
— Не позволишь?
Леонора была уязвлена. Она знала, что он прав, но ее возмутил собственнический тон Алессандро.
— Ты носишь моего ребенка.
— Тогда и веди себя как его отец!
Леонора потеряла самообладание и схватилась за стеклянное сердечко. Намерение держать себя в руках улетучилось, ее захлестнула волна гнева.
— Почему у тебя нет передо мной никаких обязательств? Почему я не вижу тебя рядом? Ты приходишь и уходишь, когда тебе вздумается. Это из-за Виттории?
— Что?
— Думаешь, я не знаю? Твоя кузина мне все рассказала. Ты по-прежнему с ней видишься, разве не так? Вчера, например, когда ты якобы работал допоздна?
Она перешла на крик, и прохожие с любопытством оглядывались на уличную сцену. Алессандро завел ее в крытую галерею и заставил сесть на холодную мраморную скамью.
— Сядь. В твоем положении вредно волноваться.
— Мне нравится твоя неожиданная забота.
— Леонора. — Он старался говорить спокойно. — Знаешь ты или нет, но ты и наш ребенок — самые важные люди в моей жизни.
— А Виттория? — спросила она. — Эта женщина размазала меня по стенке, публично оскорбила. Почему ты до сих пор видишься с ней, если говоришь, что любишь меня?
— Послушай! — вздохнул он. — Это правда, я просил ее о встрече. Подожди, — взмолился он, когда Леонора снова начала возмущаться. — Я знал все о Коррадино и о статье. Ты не стала мне говорить, не захотела делиться переживаниями. Сказала, что ищешь отца, но я знал о настоящей цели твоих поисков. После статьи Виттории я поехал к Роберто. Хотел узнать, смогу ли использовать свой «официальный» статус, — тут он нарисовал в воздухе кавычки, — чтобы добиться правды. Но похоже, он эмигрировал во Францию вместе со всеми профессиональными секретами. Так что осталась только Виттория. — Он посмотрел Леоноре в глаза. — Вчера был последний и единственный раз, когда я встретился с ней. Я попросил ее показать мне «источник», на который ссылался Роберто, доказательство того, что Коррадино — предатель. Ради нашего прошлого она согласилась.
У Леоноры пересохло во рту.
— Что это было?
— Письмо. Последнее, написанное его предком Джакомо дель Пьеро, умершим в Пьомби.
Оба повернулись и посмотрели в просвет между колоннами на темные зарешеченные окна тюрьмы.
— Я не говорил тебе, потому что письмо очень убедительно, — продолжил Алессандро. — Дель Пьеро заявляет, что Коррадино — предатель.
Леонора постаралась привести мысли в порядок.
— Тогда почему Роберто не попросил, чтобы письмо опубликовали?
— Потому что оно и Джакомо показывает не слишком в хорошем свете. Он пишет о существовании дочери Коррадино и о ее местопребывании.
— В приюте Пьета.
— Да. Думаю, Роберто дорожит репутацией своего предка не меньше тебя. Одно дело — донести на предателя-подмастерье, другое — осудить на смерть невинную сиротку.
— Но она не умерла. Она выжила, вышла замуж и была счастлива.
— Роберто, похоже, не знает этого. Во всяком случае, сам донос плохо говорит о Джакомо.
Леонора кивнула.
— Почему ты не сказал мне, что занимаешься этим? Почему скрытничал?
— Как я мог быть откровенным, если и ты не была честна со мной? Ты помалкивала о Коррадино, даже когда рекламная кампания и статья выставили его на всеобщее обозрение. Ты думала, если меня нет в Венеции, я ничего не знаю? Ты думала, я меньше буду любить тебя, если ты окажешься потомком предателя, а не мастера, которым хвасталась? Ты думала, что человек, который так много для тебя значит, мне безразличен? Я ведь люблю тебя, и ты должна разобраться с собой, прежде чем я достучусь до тебя. — Он снова повернулся к каналу. — А сейчас дальнего предка ты ставишь выше собственного ребенка. Ты сумасшедшая. Тебе нужно думать о нем.
— Я и стараюсь ради него! Я должна все узнать, прежде чем он родится! Поэтому мне нужно во Францию. Ну как ты не понимаешь? Если Джакомо сообщил Десятке о Леоноре, а она осталась жива, выходит, Коррадино спас ее. Я должна знать.
Леонора сжала в руке стеклянное сердечко.
Алессандро заметил этот жест и набросился на нее.
— Зачем? Чтобы хвастаться им на званых обедах? Разве собственной жизни тебе недостаточно? Ты нуждаешься в Коррадино, чтобы подчеркнуть свою значимость? Почему бы тебе просто не сказать: «Я Леонора, стеклодув»?
— Но я не стеклодув! Уже не стеклодув! Вот почему я должна обелить его имя. Моя работа зависит от его репутации. Если у меня получится, продукция «Манин» снова будет хорошо продаваться и я продолжу семейное дело.
— Зачем тебе полагаться на Коррадино и этот дурацкий талисман, который ты таскаешь? Почему не положиться на меня?
Прежде чем Леонора успела остановить его, он сдернул с ее шеи сердечко и швырнул в канал. Оно долетело до моста Вздохов, сверкнуло и исчезло. Они услышали всплеск, но не видели, как оно вошло в воду.
Оба замерли в шоке от случившегося. От того, как ранили друг друга. Кончина стеклянного сердечка означала, что они дошли до точки, откуда нет возврата. Сумасшедшая вселенная сжала несколько столетий так, что они показались несколькими годами. Алессандро увидел правду.
Коррадино сделался его соперником.
На глаза Алессандро навернулись слезы. Он пошел прочь, протискиваясь сквозь толпу к Арсеналу.
Леонора хотела окликнуть его, сказать, что он прав. Она знала, что он и в самом деле прав. Она не поедет во Францию. Однако Леонора не могла издать ни звука. Решила пойти за ним, но ноги налились свинцом. Только когда его черные кудри исчезли из вида, она поняла, что происходит: волна боли прокатилась по животу. Боль была такой сильной, что она задохнулась и схватилась за балюстраду. Встревоженные люди стали останавливаться, спрашивать, все ли с ней в порядке. Но с ней было не все в порядке.
Я рожаю.
ГЛАВА 33
ПРИЗРАК
Джакомо не знал, сколько времени провел в темнице. Судя по отросшей бороде, прошло много дней, возможно недель. Недели тишины. Он слышал лишь собственное хриплое дыхание и кашель. Он не видел стен, в которые его заточили, и, только дотрагиваясь до них, холодных и скользких, понимал, что камера находится ниже уровня воды. Страх его был таким же холодным, как камень.
