Генрих Лаубе - Графиня Шатобриан
– Парламент, ваше величество!
– Ты не понял меня! Я спрашиваю, кто лучше всех может управлять парламентом.
– Ваша мать, герцогиня Ангулемская!
– А ты ее главный помощник, как в правом, так и в неправом деле! Пергамент, который ты держишь в руке, вероятно, не что иное, как смертный приговор Семблансэ, необходимый для моей матери.
– Парламент не считается ни с чьими желаниями и следует только правосудию!
– А ты сам убежден, что Семблансэ действительно виноват? – спросил король, взяв из рук Дюпра пергамент и пробегая его глазами.
– Ваше величество!..
– Не торопись отвечать, не выслушав меня. Я хочу отдать этот процесс, который так близко касается моей матери, на рассмотрение трех беспристрастных и добросовестных людей. Предупреждаю заранее, что их имена будут вам неизвестны. Советую хорошенько обдумать мои слова, пока я буду читать приговор, и ответить мне по совести.
Король принялся читать приговор. Дюпра молча стоял перед ним, не выдав ни одним жестом того, что происходило в его душе. Когда король, окончив чтение, поднял голову, то он увидел перед собой бледное лицо президента, которое показалось ему таким же равнодушным и бесстрастным, как в обыкновенное время.
– Теперь ты можешь ответить на мой вопрос, – сказал король.
– Приговор составлен сообразно существующему закону.
– Что такое закон! Вы сами сочиняете его, сопоставляя известным образом факты. Я хочу знать, насколько ты действовал по совести в настоящем случае?
– Ваше величество!..
– Вы подвергали пытке старого Семблансэ?
– Насколько это дозволено законом.
– Закон допускает пытку с единственной целью вынудить требуемое признание!
– Наши средства для исследования правды, во всяком случае, крайне ограничены.
– Ограничены! Вы действуете с таким произволом, что можете легко довести подсудимого до ложного признания. Ограничены! Вы на всех наводите ужас… Но не в этом дело, а в произнесенной тобой присяге.
При этих словах король подошел к Дюпра и, глядя пристально ему в глаза, добавил:
– Помня присягу, скажи по совести: считаешь ли ты Семблансэ виновным?
– Я считаю его виновным.
– Виновным в том преступлении, в котором его обвиняют? Отвечай без всяких уверток!
Вопрос был поставлен прямо; Дюпра не мог более прибегать к уверткам своей иезуитской совести; он должен был взять на свою ответственность злодеяние, которое надеялся совершить с помощью других. Но он не привык останавливаться на полдороге и с легким дрожанием в голосе ответил:
– Я убежден, что Семблансэ виновен в том преступлении, в котором его обвиняют.
Наступила продолжительная пауза. Король проговорил как бы про себя:
– Бедный Семблансэ! Мужество – величайшая добродетель и она одна властвует над светом!
Затем, обращаясь к Дюпра, он добавил:
– Мне остается только поздравить мою мать, что она имеет такого друга, как ты.
– Я, прежде всего, служу закону!
– Оставим это! Мы давно знакомы друг с другом. В мое отсутствие сохрани такую же преданность герцогине, какую ты выказывал до сих пор. Решительность в действиях дает силу правительству, и это если не лучший, то, во всяком случае, самый верный путь. Будешь ли ты служить с такой же преданностью моей сестре, если я назначу ее правительницей в мое отсутствие?
– Ваше величество, позвольте заметить вам, что герцогиня Алансонская супруга вассала и не пользуется доверием католиков. Ее назначение может встретить противодействие…
– Не с твоей ли стороны?
– Со стороны вассалов государства; я лично не осмелюсь противодействовать выбору вашего величества.
– Даже в том случае, если я выберу Франциску Фуа?
– Да, если бы она действительно была Франциска Фуа. Но мы знаем только Франциску Шатобриан, и ваше величество вероятно не пожелает поручить регентство бретонскому дворянину, который не раз высказывал свое недовольство существующим правительством.
– Пустяки! Род Фуа всегда отличался энергией!
– Все хвалят графиню за ее приветливость; но она ничем не проявила своей энергии и дипломатических способностей.
– Это известно одному Богу; я сам не знаю ее с этой стороны.
– Ваше величество вероятно примет в расчет, что нужна немалая доля опытности и энергии, чтобы управлять государством, все дела которого уже почти десять лет сосредоточены в одних руках.
– По твоему мнению, будет всего безопаснее поручить управление моей матери?
– Да, я убежден в этом, но только при неизбежном условии, что ваше величество окончит дело Семблансэ, прежде чем высокая особа, причастная к процессу, сделается главой правления.
– В таком случае она сама может приговорить к смерти своего противника.
– Может быть, ей угодно будет помиловать его…
– И то, и другое было бы неприлично. Не лучше ли мне самому помиловать Семблансэ?
– Это может повредить репутации вашей матери; и если вы намерены поручить управление государством герцогине Ангулемской…
– Ты убежден, что я передам ей власть в мое отсутствие?
– Я убежден, что вы не измените своей обычной мудрости.
Король казался рассеянным и глядел то на Дюпра, то на картины, украшавшие высокую комнату отеля Турнель, где он находился в эту минуту. Затем он медленно подписал свое имя под смертным приговором Семблансэ и, не оглядываясь, вышел из комнаты.
В это время графиня Шатобриан в одной из зал Венсенского замка молча слушала длинные рассуждения своих друзей о загадочном поведении короля и грозившей ей печальной будущности. Флорентин окончательно растерялся и со свойственным ему эгоизмом упрекал графиню, зачем она разорвала составленный им контракт с подписью короля.
– Великодушие молодости, – добавил он наставительным, раздраженным тоном, – всегда употребляется во зло людьми, и мы из-за него терпим нужду в старости. Кто предается ему, того ожидает нищенский посох! Тебе не следовало упускать из виду, Франциска, что ничто не связывает людей более прочным образом, как письменное обязательство!
Графиня Шатобриан бросила на него равнодушный взгляд, между тем как крупные слезы струились по ее щекам.
– Мы сегодня имели достаточный повод убедиться в дурном расположении духа его величества! – продолжал Флорентин. – Он настолько охладел к тебе, моя бедная Франциска, что мы не можем быть уверены в успехе даже в том случае, если я спрячу тебя у наших монахинь в Париже и не выпущу до тех пор, пока не будет возобновлен контракт. Бог знает, спросит ли он даже о тебе!
– Во всяком случае, моя дорогая графиня, – сказал Бюде, который ходил взад и вперед по зале и остановился перед нею, – вы должны заявить ему свое неудовольствие и последовать вашему первому побуждению избегать Парижа в настоящую минуту. Венсенский замок вполне подходящее место для вас; останьтесь здесь. Я тотчас извещу об этом наших Друзей, и завтра же явятся сюда Дюшатель, Маро, Приматис, Жюст, Ласкарис, Кузен; мы пристыдим короля и докажем ему, что умеем лучше его ценить вашу красоту и нравственные качества. Он увидит, что мы считаем вас вполне достойной быть центром нашего кружка, не менее его самого. Я напишу также герцогине Маргарите, и она ни на минуту не задумается встать во главе вашего Венсенского двора; в Фонтенбло останутся только скучные и злонамеренные люди. Я убежден, что наш король уже раскаивается в своем поведении и, когда услышит, как мы веселимся здесь, явится к нам с повинной головой, подобно трубадуру, погрешившему против девиза своей дамы. Тогда наступит удобный момент вытребовать помилование Семблансэ и условиться с королем, чтобы он поставил вас совершенно независимо от герцогини Ангулемской в случае его отъезда в Италию. Позвольте мне надеяться, что мой план встретил ваше одобрение и вы последуете моему совету!
