Наталия Орбенина - Перо фламинго
– Мучай, мучай меня и дальше, изверг, – застонал несчастный, – думаешь, я сам не в состоянии понять этого?
– И вправду, Лавр, к чему ты говоришь очевидно неприятные и унизительные для Петра вещи? – укорил племянника Соболев.
– Да к тому, что только я могу теперь явиться в дом Аристовых, и… – он нарочно потянул мгновение, оба Соболевых напряженно ждали. – И, к примеру, вручить им пригласительные билеты на открытие моей фотографической выставки, а заодно уж, и от вашего имени, дядя, позвать и на вашу грядущую лекцию. Вот прекрасный повод для примирения, для возобновления отношений для людей образованных, интеллигентных, которые не устояли перед своими эмоциями и теперь очень в них раскаиваются, но не знают, как и подступиться к примирению. Вот тут я и явлюсь. Красиво, не правда ли?
Все трое пришли в восторг от идеи Лавра, и вскоре Когтищев покинул дом, облеченный полномочиями посла мира.
«Послали волка сторожить ягнят, а кота сметану!» – ухмыльнулся Лавр, сдвинул на затылок шляпу, которую подала лупоглазая горничная, и зашагал, гордо вздернув подбородок и размахивая изящной тростью.
Разумеется, он не стал откладывать в долгий ящик свой визит к Аристовым и явился к ним уже к вечеру того же дня. Хозяина не было дома. Его встретила сама Зоя. Она с изумлением выслушала от горничной имя гостя и поспешила к нему навстречу. Лавр почтительно поклонился и с горечью заметил про себя, как изменилась бедная девушка. Из веселой птички она превратилась в понурый увядающий цветочек, который давно не поливали, и он сохнет на глазах, лишенный живительной влаги.
Лавра распирало любопытство. Он еще в Египте подметил, что счастливо спасенные совсем не рады своему спасению, что Серафима Львовна просто физически не выносит присутствия Аристова. И эта непонятная неприязнь усилилась по возвращении домой и даже распространилась на злополучную Зою. Аристовы стали появляться в доме дяди все реже и реже, что ставило всех в двусмысленное положение, ведь молодые люди были помолвлены. Когтищев нутром чувствовал что-то неладное…
– О, что-то ваши прелестные глазки уж больно печальны, и щечки как будто бледны, – Когтищев галантно изогнулся и поцеловал протянутую руку. – Вы не больны, Зоя Федоровна?
– Вы, правы, Лавр Артемьевич, я не вполне здорова, – Зоина ладошка безвольно повисла вдоль тела. – Пожалуй, моя болезнь сродни болезни Серафимы Львовны. Ничего не болит, а жить не хочется.
Милое дитя, твоими устами глаголет истина! Зоя и не подозревала, как точно она поставила диагноз своей пока несостоявшейся свекрови.
– Ну-ну-ну! Вот еще дела! И тут тоска, хандра. И тут слезы, ведь так?
Когтищев вытащил тонкий батистовый платок и молниеносным движением смахнул с лица девушки слезинки, которые уже готовы были литься ручьем. Бог мой, как блестят эти влажные глаза, полные скорби! Чудо! Как изящны очертания губ!
– Послушайте, Зоя Федоровна, зачем я приехал. Я хотел бы просить вас позировать мне. Ну что вам стоит, поедемте ко мне в мастерскую. Я сделаю ваши портреты, ваши фотографии. Ручаюсь, они будут изумительны. Это развлечет вас. Пожалуй, если мы поспешим, то я успею их приготовить для выставки.
Зоя колебалась. Она знала, что подобное решение не должна принимать без брата, но, почему-то вдруг поддалась внутреннему чувству неосознанного протеста. А почему бы и нет, что тут дурного? Лавр – добрый друг семьи, к тому же ее спаситель. Зоя невольно улыбнулась при воспоминании о том нелепом происшествии.
– Ну вот, вы уже улыбаетесь. Решайтесь! Эй, красавица, как тебя там! – Лавр по хозяйски распахнул дверь и выкликнул горничную. – Одеваться барышне!
– Но я, право… Я не знаю… – Зоя заерзала на месте. Она не знала, как перевести разговор на Соболевых, ведь Лавр, хоть и Когтищев, да тоже Соболев!
– И я приглашаю вас на мою выставку, выставку моих фотографий! – торжественно провозгласил Лавр.
– Да… это славно, я рада за вас… – протяжно ответила Зоя, все еще пребывая в раздумье.
– А Викентий Илларионович просил бы вас и вашего уважаемого брата посетить его публичную лекцию в Университете по случаю выхода книги о египетских исследованиях. Он еще пришлет вам приглашения. А мои вот, извольте.
И он протянул ей две пригласительные карточки, оформленные с большим вкусом.
Зоя принялась их рассматривать, и в это время вошла горничная.
В мастерской Зоя долго разглядывала работы Когтищева, поражаясь все больше и больше. Она даже и не предполагала, что фотография таит в себе так много возможностей для изображения характеров, изобличения гадостей, воспевания красоты, и что Лавр чрезвычайно преуспел на этом поприще. Одно её смущало и коробило – изобилие обнаженной натуры. Она слышала отовсюду, что нагое тело нынче модно, что истинную природу красоты надо постигать именно через наготу. И вот уже карточки с «ню» заполонили книжные прилавки, открой вроде бы пристойный журнал – и там невольно натолкнешься то на обольстительную грудь, то на пышный зад. В театр стало ходить опасно, не узнав заранее, в каком костюме, или верней, без оного, будет выступать исполнительница главной роли. На некоторые спектакли публика валом валила именно чтобы лицезреть то, что раньше было немыслимо увидеть. Иные балерины свой танец тоже преподносили исключительно через совершенно прозрачные одежды, а самые смелые и эту лишнюю условность отметали.
Зое все эти новомодные откровения были неприятны, коробили, особенно потому, что рядом чаще всего был брат, который в лучшем случае краснел и фыркал, а в худшем нарочито громко покидал представление.
С другой стороны, рассматривая нагие фигуры в иногда довольно смелых позах, Зоя чувствовала, как внутри неё загорается непонятный пожар. Лукавый голос спрашивал, а смогла бы и она вот так, безо всего, отставив ножку, извернувшись?
– Вам нравятся мои работы? – Лавр стоял за её спиной и почти касался губами волос на затылке.
Она покраснела.
– Не знаю, они… они слишком смелые. Откровенные…
– Откровенность – это разве дурно? Разве дурно открыто говорить о том, что на самом деле тебя терзает, что мучит, чего ты жаждешь?
Зоя обернулась и напряженно уставилась на собеседника. Нет, нельзя позволять себе минутных, низменных желаний, о которых будешь потом жалеть всю оставшуюся жизнь. Лавр читал на её личике эту борьбу с собой, но понимал, что его время еще не настало. В этой милой головке еще царит его дорогой братец Петька.
Он только осторожно взял её за кончики пальцев и подвел к креслу, сам же поспешил к фотоаппарату. Зоя смотрела в объектив такими глазами, что у него мутилось сознание, когда он нырял под черную тряпку, закрывающую объектив. Аппарат щелкал, загоралась вспышка, шипел магниевый порошок.
