Элиза Вернер - Роковые огни
Молодая певица, только что вернувшаяся с репетиции, стояла окна гостиной и смотрела на улицу. Бергер сидела с работой у столика и поглядывала на девушку.
— Полно, дитя, не принимай этого так близко к сердцу, — уговаривала она ее. — Ты вконец измучишь себя этим страхом и ожиданием. Зачем непременно предполагать самый плохой исход?
Мариетта обернулась; она была бледна, а в голосе слышались слезы.
— Уже третий день, а я еще ничего не знаю. Как ужасно с часу на час ожидать вести о несчастье!
— Почему же непременно о несчастье? Еще вчера после полудня господин фон Эшенгаген был жив и здоров — я сама наводила справки — и выезжал с Вальмоденами. Может быть, дело было улажено мирным путем.
— О, в таком случае он давно известил бы меня! Он обещал и сдержал бы слово. Но если в самом деле случилось несчастье, если он убит... я не переживу этого!
Последние слова были произнесены так страстно, что Бергер с испугом взглянула на девушку.
— Будь же благоразумна, Мариетта! Разве ты виновата, что тебя оскорбил какой-то нахал, а жених твоей подруги вступился за тебя? Право, ты в таком отчаянии, будто твой собственный жених будет стоять под пистолетом.
Бледные щеки Мариетты вдруг вспыхнули ярким румянцем, она опять поспешно отвернулась к окну.
— Ты не понимаешь этого, тетя, — тихо сказала она. — Ты ведь не знаешь, сколько любви и ласки я видела в доме лесничего, Как искренне Тони просила у меня прощенья, когда узнала, что будущая свекровь так обидела меня. Что подумает она обо мне, когда услышит, что ее жених дрался из-за меня на дуэли? Что скажет госпожа фон Эшенгаген?
— Убедятся же они когда-нибудь, что ты тут нисколько не виновата; а в случае, если дуэль кончится благополучно, они даже вовсе ничего не будут знать. Я просто не узнаю тебя, дитя! Ты всегда разгоняла смехом всякую печаль и заботу, а теперь еще усугубляешь их. Уже два дня ты не ешь и не пьешь от волнения, но сегодня я не позволю, чтобы ты сидела за столом, как вчера и третьего дня, слышишь? Пойду, взгляну, готов ли обед.
Старушка встала и пошла на кухню. Она была права: веселая Мариетта стала неузнаваема. Конечно, ее должна была мучить мысль, что приключение в парке могло быть передано обитателям Фюрстенштейна в превратном виде; даже здесь, в городе, ее репутация, до сих пор так тщательно охраняемая, пострадала бы, если бы узнали о дуэли. Но в настоящую минуту эти соображения отошли на задний план; их вытеснил страх за что-то другое.
— «Моей кровью, если понадобится»! — бессознательно шептала она, повторяя последние слова Виллибальда и прислоняясь горячим лбом к оконному стеклу. — О, Боже мой, только не это!
Вдруг на углу улицы показался Виллибальд; он быстро приближался, глядя на номера домов. С подавленным криком радости Мариетта отскочила от окна и не дожидаясь, пока он позвонит, бросилась сама открывать дверь; на ее глазах еще блестели слезы, но она с восторгом воскликнула:
— Наконец-то вы пришли! Слава Богу!
— Пришел цел и невредим, — ответил Виллибальд, лицо которого просияло от такого приема.
Они сами не знали, как очутились в комнате; молодому человеку казалось, будто маленькая, нежная рука Мариетты схватила его за руку и увлекла из передней. Только теперь, когда они стояли друг перед другом, Мариетта заметила, что правая рука Вилли на широкой черной повязке.
— Боже мой! Вы ранены? — испуганно спросила она.
— Легкая царапина, о которой и говорить не стоит! Графу я оставил на память кое-что посерьезнее, но, в сущности, тоже пустяки: пуля только задела ему плечо, так что его драгоценной жизни не грозит ни малейшая опасность. И стрелять-то, негодяй, порядком не умеет!
— Значит, вы все-таки стрелялись? Я так и знала!
— Сегодня утром, в восемь часов. Вам больше нечего бояться; видите, все обошлось благополучно.
Молодая певица вздохнула с таким облегчением, будто гора скатилась с ее плеч.
— Благодарю вас... Вы рисковали из-за меня жизнью. Тысячу раз благодарю вас!
— Не за что! Я сделал это с удовольствием! — искренне проговорил Виллибальд. — Но так как ради вас я все-таки вооружился пистолетом, то вы должны позволить мне на память об этом событии преподнести вам маленький подарок. Не правда ли, теперь вы не швырнете его мне под ноги? — и он, достав что-то, завернутое в белую шелковую бумагу[6], развернул сверток; в бумаге оказались распустившаяся роза и два полураскрытых бутона.
Пристыженная Мариетта опустила глаза, молча взяла цветы и приколола розу к груди; затем она так же молча протянула Виллибальду руку; и он прекрасно понял, что она просила прощения.
— Вы, конечно, привыкли не к таким скромным приношениям, — сказал он, как бы извиняясь. — Я немало слышал о том, сколько у вас здесь поклонников.
Девушка улыбнулась.
— Вы сами видели, какого рода бывает иногда это поклонение, и мне не впервые приходится сталкиваться с этим. Мужчины считают, что с женщиной, выступающей на сцене, могут позволить себе все. Поверьте, иногда я очень тяжело переношу это, хотя многие мне и завидуют!
— Тяжело? Я думал, что вы любите свое занятие и ни за что не откажетесь от него.
— О, разумеется, я люблю его, но никак не думала, что с ним связано столько грязи и пошлости. Мой учитель, профессор Марани, говорит: «Надо взлетать в поднебесье, подобно орлу, тогда все низменное останется далеко внизу». Может быть, он и прав, но для этого нужно быть орлом, а я — всего-то «певчая птичка», как зовет меня дедушка, певчая птичка, у которой нет ничего, кроме голоса, и которая не в силах взлететь особенно высоко. Критики часто упрекают меня в недостатке огня и силы в моем исполнении, да я и сама чувствую, что у меня нет настоящего драматического таланта; я умею только петь и гораздо охотнее пела бы дома, в наших зеленых лесах, чем здесь, в золотой клетке.
В голосе обычно задорной, веселой девушки слышалось с трудом сдерживаемое волнение. Последнее приключение еще раз ясно показало ей всю беззащитность ее положения, и переполненное сердце невольно раскрылось перед человеком, которым так мужественно защитил ее. Он слушал, затаив дыхание, и от ее слов, в сущности, довольно грустных, его лицо засияло, как будто ему сообщили что-то чрезвычайно радостное. Вдруг он взволнованно заговорил:
— Так вас тянет прочь отсюда? Вы собираетесь бросить сцену?
Несмотря на всю свою печаль, Мариетта звонко рассмеялась, услышав этот вопрос.
— Нет, об этом я вовсе не думаю; что бы я стала тогда делать? Мой милый дедушка годами экономил на всем, лишь бы дать мне возможность стать певицей; плохо отблагодарила бы я его за это, если бы села на его шею на старости лет. Он не должен даже подозревать, что его «певчая птичка» тоскует по родному гнезду, что жизнь здесь иногда тяготит ее. Впрочем, обычно я не так малодушна, не падаю духом и храбро защищаюсь, когда нужно. Пожалуйста, не рассказывайте в Фюрстенштейне о моих жалобах. Вы ведь едете туда?
