Николь Фосселер - По ту сторону Нила

Сегодня вечером Адс ушла в Оперу с лордом и леди Элфорд, которые сейчас в Лондоне и на завтра пригласили нас на чашку чая. Сегодня я отказала себе в удовольствии общаться с ними ради работы над эссе по французскому языку. Собственно, изначально я хотела написать о Бодлере, но…

Грейс подняла голову. Рука сама собой потянулась к томику, занимавшему почетное место в секретере среди ее любимых книг, и погладила потрепанную кожу корешка. Грейс задумчиво улыбнулась, однако в ее глазах заиграла озорная искорка.

…но когда месье Эсклангон об этом услышал, его чуть не хватил удар. (Выходит, ты все-таки оказываешь на меня дурное влияние.) Итак, остановились на Дюма… Эсклангон много требует. Наверное, мне за всю жизнь не приходилось столько зубрить, как в прошлом месяце. А немецкий! Чудовищно трудный язык… Я из последних сил штурмую эту жуткую грамматику. Неужели тебе в Сандхёрсте приходилось так же туго? Однако работа, по крайней мере, отвлекает меня от тяжелых мыслей. Тем не менее я постоянно думаю о тебе! Я спрашиваю себя, что ты сейчас делаешь, как себя чувствуешь. Мыслями и сердцем я всегда с тобой.

В новом году я желаю тебе всех мыслимых благ, Джереми. Я хочу, чтобы ты вернулся в Англию здоровым и как можно скорей. Ответь мне, как только представится возможность, потому что сейчас твои письма для меня – часть тебя самого, которая всегда со мной.

Грейс заклеила конверт, написала адрес полевой почты Джереми и приклеила марку. Утром, отправляясь на завтрак, она бросит письмо в почтовый ящик в холле.

Взгляд Грейс упал на мальтийский подарок Джереми – гладко отполированный волнами камень, который она использовала вместо пресс-папье, и на открытку от Сесили под ним. Это был раскрашенный снимок неуклюжего здания какого-то отеля во Французской Ривьере, где в декабре Сис отдыхала с матерью. Пальмы на фоне неправдоподобно голубого моря казались искусственными. Подруги Грейс, как и она сама, были подавлены разлукой с любимыми и всячески старались на что-нибудь отвлечься. Грейс поймала себя на том, что не слишком скучает по Сис, а тем более по Бекки, и ей стало стыдно. Но стоило потянуться за чистым листком бумаги, чтобы написать Бекки, как чуть пониже окна раздался приглушенный стук копыт, а затем скрип колес.

Грейс встала и выглянула на улицу, покрытую коркой плотно утрамбованного и смерзшегося снега. А с мутно-голубого неба все еще летели хлопья и искрились в свете фонарей и окон.

Кучер спрыгнул с козел и, распахнув дверцу повозки, помог выйти Аде. Она сказала что-то оставшимся в экипаже, рассмеялась, подняв в знак приветствия руку, и, подобрав юбки, поспешила в дом.

Немного погодя Грейс услышала под дверью легкие шаги сестры, а потом и ее голос:

– О да… чудесный вечер… Спокойной ночи, Хетти!

Дверь распахнулась и тут же захлопнулась. Ада повисла на шее Грейс.

– Привет!

– Уф, у тебя не нос, а сосулька, – смеясь, проворчала Грейс.

– Мне ужасно холодно, – дрожа, ответила Ада и устремилась в другой конец комнаты переодеваться.

– Хочешь чаю?

– С огромным удовольствием! Ты мне не поможешь? А то я насмерть замерзну в этой хламиде.

Не успела Грейс расстегнуть последний крючок ее нежно-фиолетового платья, как Ада уже бежала к ночному столику, чтобы убрать украшения. Потом она скрылась за ширмой и все это время не переставала рассказывать.

Какая замечательная постановка! Меццо-сопрано была удивительна. А баритон не только потрясающе пел, но и оказался красивым мужчиной. Декорации и костюмы выше всяких похвал! А музыка…

– Я еще поищу ноты…

Грейс улыбалась, разливая чай. С тех пор как обе вернулись в Бедфорд и Ада рьяно и без всякого страха взялась за учебу, Грейс не узнавала свою младшую сестру – такой живой, уверенной в себе и взрослой она стала. Как будто все эти качества и раньше были в ней, но в непроявленном состоянии, а теперь открылись, подобно распустившимся бутонам. Эти изменения не ускользнули и от внимания родителей, когда дочери приехали домой на каникулы. Грейс бросила на отца многозначительный торжествующий взгляд, в ответ на который он поцеловал ее в висок.

– Тебе привет от Дигби-Джонсов.

Ада вышла из-за ширмы. Элегантная молодая дама снова превратилась в девочку в не по размеру просторной ночной сорочке с длинными рукавами, шерстяных носках и с заплетенными в косу волосами. Она подвинула к секретеру табурет, села на него и взяла у Грейс чашку.

– Спасибо, мое сокровище. Жаль, что сегодня вечером тебя с нами не было.

– Мне тоже, – кивнула Грейс.

– Как твое эссе?

Грейс поморщилась.

– Еле-еле. Хорошо, что у меня в запасе есть еще несколько дней.

Ада понимающе кивнула.

Поток ее красноречия иссяк, радостное возбуждение улеглось. Сестры молча пили чай, пока лицо Ады не озарилось счастливой улыбкой.

– А знаешь, Грейс, что сказала мне леди Элфорд? – Она посмотрела на сестру поверх чашки и коротко рассмеялась. – Я – первая девушка, которую Саймон представил родителям.

– Это хороший знак, – подмигнула ей Грейс.

«Ты действительно так думаешь?» – хотела спросить Ада, как полагается младшей сестре, которой так важно знать мнение старшей. Но вместо этого уверенно кивнула:

– Да, я тоже так считаю.

Она поставила блюдце себе на колени и обеими руками взяла чашку. Сейчас было самое время признаться Грейс, чем они с Саймоном занимались в старом садовом домике в Эстерхэме. Ведь в один из ноябрьских вечеров в этой же самой комнате, у камина, Грейс открыла ей, что обещала выйти замуж за Джереми. Но Ада не смогла. Эта тайна, которая принадлежала только ей и Саймону, будто делала ее чуточку взрослее и приближала к сестре. Словно Ада сделала шаг, уменьшивший разделявшие их четыре года.

Полуприкрыв веки, Ада исподтишка наблюдала за сестрой. А что, если Грейс и Джереми тоже?.. Но она тут же прогнала эту мысль. Грейс слишком благоразумна для таких игр, и, быть может, ей не хватает романтики.

Аде казалось, Грейс ничего не совершает просто так, если не видит в этом пользы. Это она, Ада, всегда была легкомысленной. Поначалу она с ужасом думала о последствиях, которые могло иметь ее приключение в домике садовника, и провела несколько дней в мучительном ожидании. К ее неописуемой радости, тревога оказалась ложной. Однако несколько дней кошмара и отчаянья не прошли даром: они словно сделали Аду более зрелой. Еще бы! Для такого запретного, чудесного, неслыханного и возмутительного поступка нужна немалая смелость. А Ада к тому же осталась безнаказанной!

Ада постоянно ощущала рядом присутствие Саймона, даже если он находился за много сотен миль от нее. Те несколько часов словно связали их невидимыми узами. Ей не надо было особенно напрягать память, чтобы видеть перед собой его лицо, снова и снова чувствовать его прикосновения, вкус его губ, его запах, похожий на аромат свежей древесной стружки и нагретого солнцем камня. Ада не могла забыть его движений внутри ее тела и каково это – быть с Саймоном единым целым.