Кэтрин Гэскин - Я знаю о любви

— Это? — Она сморщила нос. — Том заставил меня его купить, но я его не люблю. В нем я выгляжу старой.

— Старше, — поправила я, — возможно, сегодня это даже хорошо.

Она оделась, повернулась ко мне и спросила.

— А какие украшения?

Платье было очень простым. И вполне понятно, почему оно нравилось Тому. Оно прекрасно смотрелось только на такой красавице, как Роза, с ее белой кожей и густыми черными волосами. Она не понимала, какой эффект производит, и я видела, как недовольно опустились уголки ее губ, когда она посмотрела на себя в зеркало.

Я открыла шкатулку. Там не было ничего особенно ценного: бирюзовое ожерелье, коралловый браслет и брошка, маленькие жемчужные сережки. Я их видела на витрине у Хита в Балларате. Опаловая брошь, которую Роза подарила Элизабет, была самой ценной.

— Надень сережки, и больше ничего не нужно.

— Как ничего? А ожерелье? Ну, пожалуйста, Эмми, хотя бы ожерелье. Я выгляжу такой бедной…

— Когда-нибудь, — сказала я, чувствуя абсолютную уверенность в своей правоте, — Джон Лэнгли подарит тебе бриллианты.

Я гордилась ею, когда она шла вслед за мной по ступенькам. Она не выглядела больше неопытной и неуверенной девчонкой. Возможно, она волновалась, но не показывала этого. Не было похоже, что у нее когда-то было что-то общее с палатками Эрики и пивными на Берк-стрит. Она всю свою жизнь ходила только по винтовым лестницам. Новая прическа подчеркивала горделивую осанку. Она обладала природной грацией и в простом темном платье выглядела даже по-королевски. Я чувствовала удовлетворение от созданного мною образа, а наградой послужило выражение лица Джона Лэнгли, с которым он следил за Розой, стоя у нижней ступеньки.

— Добро пожаловать, Роза.

Она кивнула, восприняв его приветствие как должное.

— Благодарю вас. Эмми, это отец Тома. Моя подруга… Эмма Лэнгли.

Джон Лэнгли поклонился мне вежливо, но не более того.

— Жене Адама всегда рады в этом доме.

Роза помахала рукой.

— Она была моей подругой задолго до того, как стала женой Адама.

Я смотрела на человека, который был отцом Тома, чью спину я видела мельком в проехавшей мимо карете, на человека, присутствие которого в моей жизни чувствовалось каждый день. Высокий и худой, он был все еще красив: белые волосы, серые бакенбарды. И глаза были серые. Я думала, что глаза у него карие, как у Тома. Но они были серые, строгие, без блеска. В коротком пиджаке с шелковыми отворотами и отлично накрахмаленной рубашке он выглядел как богатый джентльмен на фешенебельной лондонской улице.

Но на руке, которую он мне подал, ощущались старые мозоли, лицо было обветренным и загорелым. Рассказывали, как в первые годы он работал наравне со слугами. Расчищал землю, ставил забор, выращивал овец, собственными руками делал кирпичи для первой печки в своем первом доме в заливе Надежды. А ночами у костра перед сном читал Вергилия. Первое время жены и детей с ним не было. Глядя на его лицо, я подумала, что этот человек привык быть одиноким.

— Элизабет сказала, что вы у Розы, я распорядился, чтобы поставили еще один прибор.

— Спасибо, — отказалась я, — но мне надо идти, дела ждут.

— Вы доставите мне удовольствие, если останетесь.

Его слова были проявлением элементарной вежливости. Он вовсе не нуждался в моей компании. На минуту мне показалось, что он нервничает. Пришлось напомнить самой себе, что он тоже человек. Для него, как и для Розы, момент был напряженным. Подошел Том.

— Пожалуйста, останься, Эмми! — В отличие от отца, на его лице была написана мольба. И я согласилась.

В это время раздался громкий удар гонга. Я вздрогнула, Роза тоже. Меня впервые приглашали за стол подобным образом.

— Будьте так любезны, миссис Лэнгли, положите, пожалуйста, вашу шляпку и шаль. Я требую точности от слуг, а это значит, что моя семья тоже должна быть пунктуальной.

Он предложил Розе руку и повел ее в столовую. Я приняла руку Тома. Элизабет, только что появившаяся с половины слуг, осталась одна. Мы молча прошли к своим местам, ожидая, чтобы хозяин дома прервал затянувшееся молчание. Глядя на застывшее лицо Тома, я вспомнила, как живо и с удовольствием он принимал участие в наших скудных трапезах у костра в Эрике.

Элизабет заняла место в конце стола, напротив отца. Но именно он подал знак слугам подавать. Она переодела платье, хотя это не изменило ее облика. Теперь на ней было темно-синее платье, так же закрывавшее руки и шею, но вместо простого льняного воротника был кружевной. Таким образом она просто отдавала дань моменту, а вовсе не старалась выглядеть привлекательнее. А потом я увидела маленькую опаловую брошь. Несколько раз она непроизвольно дотрагивалась до нее рукой и часто поглядывала на Розу, которая, сама того не ведая, затронула что-то глубоко спрятанное в душе у этой женщины.

Впервые сидя за столом в доме Лэнгли, я поняла, что богатые люди в своем мире очень одиноки. За деньги нельзя купить легкость общения с посторонними и менее обеспеченными людьми. Наверное, поэтому Джон Лэнгли принял Розу. В своей гордости и богатстве он старел и, очевидно, начал это осознавать. Глядя на Тома и Элизабет, парализованных присутствием отца, я поняла, какую ценность представляет для него Роза: неожиданное благо от неудачной женитьбы сына.

Она была наделена огромной жизненной силой, в сравнении с ней Том и Элизабет выглядели безжизненными манекенами. Она не была невежественной девчонкой из низов, как он опасался, а манеры богатых людей усваиваются быстро. Мы с Розой многому научились в этот же вечер. Еда была подана на красивых тонких тарелках, наши бокалы были наполнены вином. Приглядевшись, мы сразу поняли, какими вилками и ножами и в каком порядке надо пользоваться. Вино осталось нетронутым, и бокалы сменили к следующему блюду.

— Я привез повара из Лондона, — сказал Джон Лэнгли.

Я поняла, что должна восхититься изысканностью соусов, тонким запахом мяса, но я помнила, что встала из-за стола голодной. Джон Лэнгли проповедовал умеренность в еде, идя тем самым наперекор моде своего времени. И считал, что так же должны вести себя его домочадцы. У него за столом второй раз блюда не предлагались.

Конечно, Джон Лэнгли и определял тему для беседы. В основном это были его указания.

— Ты будешь сидеть в кабинете вместе с Лоренсом Клеем, — сказал он Тому, — я распорядился поставить туда второй стол.

— Клею это не понравится, — ответил Том, — он очень гордится, что имеет отдельный кабинет.

— Ничего, привыкнет. — Джон Лэнгли не стал задерживаться на этом вопросе и немедленно перешел к следующему. — Послезавтра мы все едем на плато Лэнгли. Я не предупредил там никого, но это даже лучше.