Джил Грегори - К дальним берегам
Он раскинул руки и двинулся вперед, но Элизабет отскочила к дальнему углу кровати, дыхание ее стало прерывистым. Трудно поверить, что еще совсем недавно она совершенно смирилась со своей судьбой. Теперь все это казалось ей невыносимым. Элизабет безнадежно перебирала в уме возможности бегства, пыталась найти какие-нибудь слова, которые отвлекут его, отсрочат насколько можно близость. Теперь ей очень досаждала ее нагота под прозрачным пеньюаром, и она чувствовала себя беспомощной более чем когда-либо. Ужас захлестывал, дыхание вызывало в груди мучительную боль.
Без всякой надежды она произнесла:
— Мой… мой дядя чувствует себя хуже, вы, наверное, знаете. Скоро… он наверняка умрет. И тогда у вас не будет надо мной никакой власти.
Синклер весело рассмеялся.
— Я в этом сомневаюсь. Скоро для всего английского общества в Калькутте станет очевидным, что мы состоим в интимных отношениях. Я уже кое о чем намекнул мистеру Рихтону, чья жена, насколько я помню, уже наблюдала однажды ваш внезапный уход с приема. — Он лениво вытащил из кармана своего голубого костюма табакерку и открыл ее. — Можешь быть спокойна, моя крошка, молва распространяется со страшной скоростью, а уж сплетни тем более. Твой дядя умрет, и тебя не станут принимать в обществе. Я уверен, что в конце концов ты возьмешься за ум и обратишься ко мне за помощью. И я окажу тебе покровительство со всем великодушием. — Он взял маленькую щепотку табака и положил табакерку обратно в карман, затем в задумчивости посмотрел на Элизабет. — Раньше в этой комнате жила одна индийская девушка — немного старше, чем ты, немного более опытная, возможно, и, разумеется, не столь прекрасная. Тебе здесь нравится? Если ты что-нибудь пожелаешь, пожалуйста, сразу же дай мне знать. Может быть, одежда, украшения или духи. Надеюсь, ты оценишь мой вкус. — Он начал раздеваться, потом добавил одобрительно: — Между прочим, этот пеньюар тебе очень идет, моя дорогая.
Она проигнорировала его слова, пытаясь настойчиво вернуться к прежнему разговору:
— Уверяю вас, сэр, я ни за что не буду искать вашего покровительства, если мой дядя умрет. Я сяду на первый же корабль, идущий в Англию, и вернусь в приличное общество! Так что вы будете иметь надо мной власть чрезвычайно недолго — и это в лучшем случае! Почему бы вам не позволить теперь мне уйти? Ведь имеется множество других девушек, которые с удовольствием будут вас ублажать и которые пойдут на это добровольно! Почему вы выбрали меня?
Синклер надвинулся на нее, в его глазах снова засветился странный огонек, а губы скривила блаженная улыбка. Элизабет отступала до тех пор, пока за спиной не оказалась обитая розовой с серебряными разводами материей стена. Он удовлетворенно посмотрел вокруг и наклонился, чтобы погасить свечи, горящие на ночном столике позади него. В комнате стало сумрачно.
Синклер потянулся к ее волосам.
— Почему я выбрал тебя, моя крошка? Потому что ты прекрасна. И потому что в тебе есть что-то дикое. Под твоей пристойной, благородной внешностью скрываются какая-то странная неукротимость и страсть. О да, я вижу это очень ясно. Я почувствовал это с самого начала, возможно, впервые, когда вы встретились с Александром Бурком в моей приемной в тот день, не знаю. Но я твердо знаю, что ты поразила меня и очаровала с самой первой нашей встречи. Так что я тебя хочу — и сегодня я тебя буду иметь. — Он облизал языком уголки губ. — А что касается твоего заявления об отъезде после смерти дядюшки, то, знаешь ли, я могу сказать тебе только одно: ты очаровательно глупа. Ты забыла, что я выполняю обязанности главы британского посольства в Калькутте. Для меня самое простое дело дать указания, чтобы ни один капитан не брал тебя на борт своего корабля. — Он снисходительно улыбнулся. — Неужели ты серьезно веришь в то, что я разрешу тебе уехать прежде, чем смогу насладиться тобой сполна? Смешно! А у меня есть предчувствие, моя крошка, что день, когда ты мне надоешь, наступит еще очень не скоро.
— Нет! — закричала Элизабет.
Она в диком порыве проскользнула мимо него и устремилась к двери, но Синклер с необыкновенным проворством прыгнул за ней, его жирные руки обвились вокруг ее тела и увлекли на кровать. С тяжелым кряхтением он повалил девушку на спину и взгромоздился сверху, его глаза казались безумными, а из углов рта текли струйки слюны. Элизабет изо всех сил колотила его в грудь.
— Ах, так ты любишь грубость? — спросил он нежно и с этими словами наотмашь ударил ее по лицу ребром ладони. Теперь они сплелись в безнадежной схватке в клубок рук и ног, его внушительный вес вдавил ее в перину, но она все еще продолжала сражаться и рыдать. Его жирный слюнявый рот жадно впился в ее шею, а крючковатые руки жестоко и болезненно сжимали грудь. Задыхаясь, он шептал ей всякие непристойности, она чувствовала его горячее дыхание на своей шее, но все еще безумно сражалась. И вдруг Элизабет подняла колено и ударила его в пах со всей силой, на которую была в тот момент способна. Синклер взвыл от боли и скатился с нее, его лицо исказила гримаса.
Элизабет вскочила на ноги с быстротой молнии, инстинктивно, не раздумывая, оглянулась вокруг в поисках какого-нибудь оружия и схватила тяжелый серебряный подсвечник. Не дожидаясь, пока Синклер дотянется до нее руками, она ударила его со всей силой отчаяния и гнева. Синклер, упав на кровать, неподвижно застыл.
Элизабет с ужасом увидела, что по голове майора потекла темная струйка крови. Судорожно вздохнув, она склонилась над ним, поднесла дрожащие пальцы к его носу. Дыхание было слабым, но все же он дышал. Благодарение Богу, что она не убила его! Однако надо было торопиться. В любой момент он может прийти в себя. Путаясь в складках, она освободилась от темно-фиолетового пеньюара, натянула платье, валявшееся на полу, завернулась в свою шаль и бросилась к двери.
В коридоре было темно, как в пещере. Элизабет осторожно пробиралась вдоль каменной стены, дрожащими руками нащупывая перила. Один раз споткнулась, но, к счастью, толстый ковер на полу поглотил звуки. Она двигалась с нервозной поспешностью сперва по ступеням, потом через комнаты, прошла через сумеречную, полную таинственных теней гостиную и наконец добралась до тяжелой входной двери. На пути ей никто не встретился. Ее начала охватывать паника, она изо всех сил сдерживалась, чтобы не вскрикнуть. Наконец Элизабет с размаху налегла на дверь и выскользнула в ночь.
Моросящий дождь — предшественник приближающегося муссона — усилился, но она его едва замечала и продолжала стремительно нестись по пустынной улице. У нее не было ни малейшего представления о том, куда она бежит и где находится дом ее дядюшки, Элизабет просто бежала, как будто за ней гонятся, и от ужаса ощущала внутри нервную дрожь. В любой момент ожидала услышать за собой шаги и тяжелое, прерывистое дыхание Синклера, почувствовать, как ее хватают сзади его отвратительные цепкие руки. Преследуемая этим видением, она неслась по извилистым грязным улицам, пока наконец не заметила каких-то медленно бредущих крестьян с опущенными головами. Как загнанный зверь, Элизабет оглядывалась вокруг, пытаясь понять, где находится, но, к своему ужасу, не узнавала ничего. Потом вдруг заметила повозку, запряженную волами, которой управлял темнокожий индус с тюрбаном на голове. Позади него на повозке были грудой сложены рыболовные сети, от них распространялся тяжелый и едкий запах свежей рыбы. Прерывисто дыша, она подбежала к повозке и, вспомнив несколько знакомых ей индийских слов, начала умолять возницу отвезти ее в дом дядюшки. На его длинном и узком лице отразились удивление и опасение. Но, прежде чем он успел ее остановить, Элизабет вспрыгнула на свободное место рядом с ним, все еще продолжая бормотать адрес дядюшки вперемежку со всхлипываниями и бессвязными, едва вразумительными объяснениями. В конце концов возчик кивнул головой в знак понимания и принялся что-то говорить спокойным, ободряющим голосом, который должен был привести ее в чувство, хотя она не понимала ни слова. Вот он стегнул своих волов, и повозка медленно двинулась по улице.
