Шарлотта Бронте - Заклятие (сборник)
– О, не отсылайте меня, – рыдала мисс Лори, – я снесу позор, лишь бы остаться с вами. Милорд, милорд, я много лет служила вам верой и правдой, почти ни о чем не прося. Не откажите же мне в чуть ли не единственной просьбе.
Герцог мотнул головой и в том, как сошлись его губы – слишком мягко, чтобы сказать «сжались», – читался окончательный отказ.
– Если вас ранят, если вы заболеете, – молила Мина, – что смогут сделать ваши врачи и хирурги? Они не сумеют ухаживать за вами, лелеять и боготворить вас, как я. А вы уже сейчас выглядите нездоровым, лицо осунулось и побледнело. Улыбнитесь, милорд, и дозвольте мне быть с вами.
Заморна снял руку с ее талии.
– Видимо, пока я не рассержусь, ты не отстанешь, – сказал он. – Мина, взгляни на это письмо. Прочти, кому оно адресовано.
Мина посмотрела на письмо, которое герцог писал перед ее приходом. Там стояло: «Ее королевскому величеству Марии Генриетте, герцогине Заморна, королеве Ангрии, герцогине Олдервуд, маркизе Доуро» и прочее.
– Не следует ли мне принимать в расчет чувства этой дамы? – продолжал герцог, которого военные обязанности и конфликт неких внутренних чувств сделали непривычно суровым. – Люблю я ее или нет, у нее есть публичные права, которые я должен уважать.
Мисс Лори сжалась в комок, не смея произнести больше ни слова. Больше всего ей хотелось умереть, лежать в могиле и не чувствовать захлестнувшего с головой стыда. Она видела палец Заморны с кольцом, по-прежнему указывающий на страшное имя. Оно не вызывало у Мины ненависти – слишком высока была та, кто им называлась, – лишь горькое чувство собственного ничтожества. Мине казалось, что она так же не вправе сидеть рядом с Заморной, как лань – делить логово с царственным львом. Пробормотав, что глубоко сожалеет о своей глупости, она уже хотела незаметно выскользнуть из комнаты, однако герцог встал и, склонившись с высоты своего роста, вновь заключил ее в объятия. Вид его был отнюдь не суров, однако величавое, хоть и усталое лицо хранило прежнюю мрачность. Он проговорил:
– Я не буду просить извинений за то, что сейчас сказал, ибо знаю, милая, мои объятия вполне искупают для тебя эту временную жестокость. Прежде чем мы расстанемся, я скажу тебе одно слово. Помни его, когда я буду далеко и когда меня, возможно, не станет. Мина! Я знаю и ценю все, что ты для меня сделала, все, что претерпела, все, что принесла в жертву. Я плачу тебе единственной монетой, которая, знаю, для тебя дороже целых миров. Я люблю тебя самой искренней и нежной любовью, какой господин может любить самого прекрасного вассала, когда-либо приносившего ему клятву феодальной верности. Быть может, ты никогда больше не ощутишь касания губ Заморны. Вот! – И он с жаром, почти неистово, поцеловал ее в лоб. – Иди в свою комнату; завтра ты едешь на Запад.
– Послушна до смерти, – был ответ Мины Лори.
Она закрыла дверь.
Четырех коней вывели на лужайку перед домом. Хартфорд, Уорнер и Энара уже сидели в седлах. Герцог надел каску, взял перчатки и двинулся к выходу. Он был у дверей, когда тихий голосок попросил его остановиться и вниз по лестнице спорхнула женская фигурка в лазурном газовом платье.
– Черт побери! – воскликнул Заморна при виде ее. – Вы под арестом. Как вы посмели покинуть свою комнату?
Страшно было слышать, что он так холодно и резко обращается к миловидной женщине лет двадцати семи, стоящей подле него.
– Я устала сидеть взаперти, – сказала она, – а вечер такой приятный. Дозвольте мне прогуляться только до вашей березы.
– Гуляйте, черт с вами, – ответил Заморна, брезгливо отстраняясь; темные глаза сверкнули из-под каски грозным высокомерием. Черты дамы на мгновение исказились, однако она сделала вид, будто не слышала ни ругательства, ни холодности.
– О, я бесконечно вам признательна, мой дорогой Артур, – проговорила она. – Но вы что-то плохо сегодня выглядите – вы не больны?
– Довольно лицемерить. – И, багровея от досады и отвращения, он зашагал прочь. Дама догнала его и, взяв под руку, нежно к нему прижалась.
– Попрощайтесь со мною, милорд, раз уж вы уезжаете.
– Проваливайте, – был его безоговорочный вердикт.
– Я уйду, – терпеливо ответила дама, – только скажите мне напоследок хоть одно ласковое слово.
Заморна угрожающе оскалился и слегка отодвинул назойливую даму от себя. Та, не выпуская его пальцы, быстро нагнулась, словно хотела их поцеловать. Заморна не вздрогнул и не вскрикнул, но из его руки потекла кровь – тигрица глубоко прокусила ее зубами.
– Луиза Дэнс, можете прогуляться, – холодно проговорил герцог, перевязывая руку носовым платком. – Но с вами пойдет лакей.
Он погладил гриву благородного скакуна, гордо бившего копытом лужайку, вскочил в седло и тронул шпорами конские бока; через мгновение король и его блестящая свита галопом неслись прочь.
В тот вечер Луиза Дэнс и впрямь вышла прогуляться по берегу Арно, однако назад не вернулась. К тому времени как она дошла до великолепной плакучей березы, именуемой деревом Заморны, луна уже поднялась. Луиза села и устремила взгляд на большую дорогу через Хоксклифский лес. Вскоре там показалась открытая зеленая коляска с гербами на дверцах, запряженная четверкой серых арабских коней в великолепной сбруе. Внезапно она остановилась. Луиза взмахнула платком. Из коляски выпрыгнул высокий стройный джентльмен. Лакей опомниться не успел, как джентльмен оглушил его ударом по голове и схватил Луизу под мышку. О дальнейшем мне известно лишь, что больше о ней не слышали.
Ш. Б.
21 апреля 36 года
Мир сошел с ума. Никто не может сказать, как повернутся события. Все политическое тело Ангрии лихорадит, ее члены идут друг на друга войной. Межпартийная рознь и взаимная ненависть сильнее день ото дня. Мало того что на Ангрию ополчились Ардрах, Франция и туземцы, что Запад и Север укрепились на спорных землях, так надо еще и Нортенгерленду баламутить своих сторонников. Неясное брожение черни, про которое никто еще не может сказать, во что оно выльется, есть результат некоего импульса, который она видит в своем вожаке. Он явственно подает ей знаки, что его бездействие позади, но хранит загадочное молчание о том, какое направление примут грядущие беспорядки. Неспроста он отбросил титул Нортенгерленда и вновь стал Шельмой. Его последние эксцентричные выходки – не сама болезнь, а лишь симптомы дремлющего опасного недуга. Мы видим вращение пращи над головой Давида, подготовку к броску, который направит камень точно в лоб Голиафу. Тигр припал к земле: в какую сторону он прыгнет? Многие, подобно мне, задаются этим вопросом и с мучительным замиранием сердца ждут ответа. Иной раз в жизни видишь и слышишь такое, что невольно спрашиваешь себя: а по-прежнему ли я стою на ногах? Или, может, уже перевернулся вверх тормашками? Весь Витрополь говорит, что Нортенгерленд где-то в городе, живет с дамой, рыцарственно спасенной из тюрьмы. Нортенгерленд! – который до сих пор разъезжал между Элрингтон-Холлом и Уэллсли-хаусом и за герцогский титул не вступил бы под более скромный кров! Нортенгерленд – муж дамы, которая на тридцатом году жизни сделалась так царственно-внушительна и надменна, что не выходит из дома даже проветриться. Увы! Мир – карусель, а лучшие из нас – лишь прах и пепел. Одни говорят, что граф устремился в братские объятия Ардраха. Другие – что он ищет утешения на дружеской груди Монморанси. Третьи – что он и Ричард Форбак[79] при поддержке черни готовы вновь поднять над Африкой кровавый стяг революции. Четвертые утверждают, что он вступил в переписку с Квоши и что упомянутому достойному господину в случае успеха совместных действий обещана ангрийская корона и рука герцогини Заморна. Моим читателям, без сомнения, известно, что воскресными вечерами я обычно посещаю службы мистера Бромли в уэслианской[80] часовне на Слаг-стрит. Соответственно в последнее воскресенье, сразу после чая, мы с мистером Суреной Элрингтоном в обществе лорда Масары Лофти, который, несмотря на свою вольтерьянскую усмешку и колкие замечания, легко согласился составить нам компанию, проследовали под руку к нашему всегдашнему месту богослужений. Заняв привычную скамью на галерее, каждый из нас, испустив тяжелый вздох и на миг обреченно зарывшись лицом в ладони, приготовился слушать. Думаю, все мы выглядели в высшей степени набожно, восседая на передней скамье, на которой, забыл сказать, кроме нас расположился и мистер Тимоти Ститон. Сурена, опасаясь холода, завернулся поверх шерстяного сюртука в большую сине-белую шаль, из которой высовывалась самая невзрачная физиономия, какую только можно вообразить, увенчанная коком, торчащим над низким лбом и жадными глазками. Масара, чье хрупкое здоровье тоже требовало забот, был в плаще с высоким жестким воротником. Черный шелковый шарф, аккуратно расправленный поверх черного шейного платка, являл изящный контраст мертвенно-бледному лицу, изборожденному глубокими следами тайных пороков. Тим: парадный коричневый костюм с ярким галстуком и суконные перчатки, мышиного цвета волосы разглажены на прямой пробор, в глазах – ничего, кроме глумливой испорченности. И я сам: в изысканно скроенном наряде, состоящем из темно-зеленого фрака, светло-шафранового жилета и бежево-желтых панталон, белокурые кудри франтовато зачесаны набок, щегольские лимонные перчатки лежат на молитвеннике, а сверху покоится моя воистину патрицианская рука с кольцом на мизинце; привычную ехидную усмешку на время сменила ханжеская суровость, а из груди каждые три минуты вырывается нечеловеческий вздох. Наконец за кафедрой возникла коренастая фигура мистера Бромли. Он с должной мощью и пафосом произнес [конец строки утрачен], после чего все присутствующие запели гимн, достойный услаждать лишь слух серафимов. Последние ноты еще гремели, когда я приметил даму: она поднялась на галерею и застыла, словно не зная, куда идти. Лорд Масара, сидевший с края нашей скамьи, открыл дверь и поманил даму рукой. Та подошла без колебаний, сделала реверанс и уселась рядом с Лофти. Закатный свет почти не пробивался через промасленную бумагу в окнах часовни, так что мне удалось различить лишь очертания ее форм: изящных и довольно внушительных. Пение умолкло, и в сгущающихся сумерках Бромли опустился на колени для молитвы. Когда Масара и его соседка склонили голову, я заметил, как он стрельнул злодейским взглядом под ее шляпку и тут же закусил губу. Меня разбирало желание спросить, что он там увидел, но тут Бромли загрохотал:
