Елена Арсеньева - Гори, венчальная свеча
Он опрокинул ее на подушки, нависая над нею, и спрашивал почти с тревогою, почти с неприязнью.
– Ты опасна, – проговорил он через некоторое время, впрочем, довольно ласково, и она облегченно перевела дух. – С тобою я позабыл обо всех своих заботах.
– Заботах? – удивилась она. – Ты же господин. Ты повелитель! – Глаза ее смеялись. – Вели, и все твои дела за тебя будут поделаны!
– Хвала Аллаху, что в моем гареме прежде не было русских невольниц, – отвечал Сеид-Гирей, поднимаясь и надевая на свое поджарое золотисто-смуглое тело просторный атласный халат, затканный алым турецким узором. – Не то я утонул бы в праздности, как в сладком генуэзском вине. Что же, все русские женщины таковы?
Лиза пожала плечами:
– Бог весть… Но если им по сердцу их мужчина, то они, конечно же, не хотят с ним расставаться ни на миг!
Он так и застыл, просунув руку только в один рукав.
– Что говоришь ты, о женщина? И с кем ты говоришь так? Ты забыла, что ты невольница, а я султан?..
Сеид-Гирей запахнул халат и присел рядом с Лизою.
– Знаешь, – отважно призналась она, поглаживая алый шелк, – я раньше, бывало, думала, какой же он такой, султан? Думала, злой и старый. С длинной бородой!
– Я тоже скоро буду с бородой, – кивнул он. – Через десять лет. По нашему обычаю, бороду можно отпустить только после сорока, но уж тогда сбривать нельзя!
– Значит, тебе тридцать лет?
– Да. А тебе? – Он играл ее пальцами, и их разговор напоминал болтовню двух только что познакомившихся детей.
– Двадцать, я думаю.
– А как твое имя?
– Лиза. Елизавета.
– О! Это имя русской султанши! Но мне оно не по нраву. Теперь тебя зовут Рюкийе, запомни.
Лиза неприметно вздохнула. Рюкийе так Рюкийе. Чай, не привыкать зваться чужим именем.
Сеид-Гирей рассеянно крутил кольца, которыми вчера заботливо унизала ее пальцы Гюлизар-ханым. Старый серебряный перстенек совсем затерялся среди них, однако Сеид-Гирей все же приметил его.
– Какое жалкое кольцо! – произнес он пренебрежительно. – Сбрось его. Я дам тебе другое, достойное даже султанши московов!
Лиза отдернула руку.
– Нет. Это память.
– Память? – Взгляд его сделался недобрым. – Память о твоем муже?
– Нет. Это память об отце.
– Кто же твой отец?
– Русский князь.
Сеид-Гирей развел руками:
– Князь и столь убогое кольцо? И это все, что твой отец мог подарить дочери?
Лиза покачала головой:
– Это все, что у меня могло остаться. Ты, кажется, забыл, что меня привели сюда на привязи, как скотину, продали на базаре, как вещь… А еще прежде моим хозяином был такой скупой ногаец, что он остриг бы меня и продал бы мои волосы, если бы нашел кому! Да будь у меня хоть сто колец, от них не осталось бы и следа.
– Вот как? – Сеид-Гирей снова больно стиснул ее руку. – Он был скуп? И… стар?
Лиза дернула плечом. А черт его знает!
– Ну? – Сеид-Гирей наклонился ниже. – Он был старик? Или еще мужчина? Он брал тебя?
Она содрогнулась. Да тот ногаец пальцем ее не тронул! И слава богу, ибо он был ей отвратителен до смерти.
– Да! – солгала она, вызывающе вскидывая голову. – Брал! И он, и еще другие! Кто хотел и кто мог покрепче связать меня, чтоб не сопротивлялась!
– Связать? – повторил Сеид-Гирей странно изменившимся голосом.
– Да! – почти выкрикнула Лиза. – Связать, или если их было много, то держать меня, или если у них были плети, то избивать меня!
– Избивать? – Его глаза вспыхнули. – И потом ты больше не противилась?
– А что? – искривила она губы. – Что мне оставалось?
Он прыгнул на ложе, сильным толчком опрокинул Лизу навзничь и словно бы распял ее, придавив ее разбросанные руки и ноги своими ладонями и коленями. Глаза его потемнели от ярости. И тут же в них зажегся золотой огонек.
Теперь она знала, как оплести его прочными тенетами, а самой разорвать свои оковы, но эта догадка была исполнена черною тоскою, ибо вновь мужчина, который обладал ее телом, сделался невыносим ее душе!
Глава 21
Дверь в стене
Как только Сеид-Гирей ушел, перед Лизою появилась Гюлизар-ханым в своих развевающихся черных шелках, а с нею еще добрый десяток молоденьких татарочек и армянок.
После омовения в огромном чане с темной, горячей водой, слегка пахнущей чабрецом, повторилась вчерашняя сцена одевания. Но теперь ей принесли не просто ворох какой попало одежды, а приволокли преизрядный деревянный сундучище с тяжелой крышкой; чтобы поднять ее, даже Гюлизар-ханым пришлось поднатужиться.
Чуть откинулась крышка, из сундука хлынула теплая, душная, благоуханная волна, посыпались сухие блекло-синие цветочки. Лиза узнала лаванду, которой любила пересыпать вещи и белье Неонила Федоровна, исподволь приучив Лисоньку с Лизонькой к тонким ароматам. И странная смесь тоски и ожесточения охватила ее, как всегда, при воспоминании про Елагин дом.
Впрочем, увидав платье, Лиза забыла обо всем на свете. Такого платья она не то что не нашивала, никогда в жизни не видывала!
Было оно сшито по немецкой моде, давно принятой в столичных российских городах, но едва-едва добредшей до нижегородской провинции. Самою роскошною одеждою Лизе прежде мнился простенький черный роброн, которым они обменялись с Лисонькою и который едва не сделался саваном для венчанной жены Алексея Измайлова. Нынешнее же платье… Дух занимался, глядючи на мягкий перелив ясно-голубого шелка, то игравшего глубокою синевою в пышных складках, то жемчужно сиявшего на гладком лифе и узких, лишь до локтя доходивших рукавах, отороченных жемчужно-серыми кружевами.
– Господин наш султан, – неодобрительно поведя бровями, изрекла Гюлизар-ханым, – приказал, чтобы ты отныне носила только лишь одежды Ференгистана[54]. Много добра у него в сундуках, и каждый день ты будешь надевать новое платье, чтобы ярче блистала твоя красота, ибо каждому драгоценному камню нужна своя оправа, не похожая на другие!
Последние слова Гюлизар-ханым проговорила не то торжественно, не то насмешливо, и Лиза поняла, что она повторила повеление Сеид-Гирея, окрасив его собственным отношением к Лизе. Да черт с нею, с этой злюкой! Пока для Лизы важнее всего благорасположение Сеид-Гирея, и уж из этого-то она попытается извлечь все возможное. Она молча отдалась в руки Гюлизар-ханым, которая сноровисто облачила ее в сияющий голубой роброн, проворно, словно каждый день сие проделывала, зашнуровала туго-натуго лиф, заплела пышные Лизины волосы в две косы, перевив их голубыми лентами, а на ноги надела белые чулочки с алыми подвязками и синие сафьяновые папучи, ибо русских или немецких башмаков, которые пришлись бы впору на узкие, сухощавые Лизины ступни, в сундуке не отыскалось.
