Маривонн Микель - Королева Алиенора, неверная жена
Алиенора рассказывает сыну о богатствах своей страны, о вековой сноровке ее народа. Построено множество полотняных заводов, суконных, шерстяных фабрик, например в Партене или даже в Пуатье. Мельницы, столь дорогие его отцу в Анжу, имеются также в Пуату, постепенно зарождается текстильное производство. Теперь используется не только труд надомников с веретеном. Красильни Севра и Клена становятся все более знаменитыми. Вода здесь обладает вяжущим свойством, которое необходимо для протравы полотна[124]. Мать и сын, беседуя, переезжают реки по деревянным мостам, рядом со старыми водяными мельницами с источенным червями колесом; или по старинным каменным мостам; едут по дорогам, мощенным еще римлянами. В несколько переездов — через три дня путешествия — они приезжают в Пуатье.
Городская стена, как того потребовал Генрих, была полностью перестроена; теперь она соединяла башни новой конструкции, расположенные на равном расстоянии. Каково было их изумление, когда перед центральными воротами города мать и сын обнаружили оживленно переговаривающуюся с охраной шумную группу молодых людей, снаряженных разнообразными музыкальными инструментами, ротами[125], виолами, флейтами, барабанами, цитрами, волынками. Городская стража не хочет впускать этих нарушителей спокойствия. Вдруг от группы отделяется знакомая Алиеноре фигура, которая что-то красноречиво объясняет. В короткой тунике, она с поразительной ловкостью перемещается между отдельными членами богемной группы и бросается в сторону стражи.
— Это Эрменгарда! Она приехала раньше нас.
И королева — с высоты своего седла — стала отчаянными жестами привлекать внимание кузины; она была бесконечно счастлива вновь увидеть виконтессу. Сделав руки рупором, Алиенора громко позвала Эрменгарду, а в это время охрана из королевского эскорта отправилась на разведку. Нарбоннская виконтесса тоже увидела мать и сына. Подстегнув маленькую арабскую лошадку, она галопом бросилась к ним. Женщины уже обнимают друг друга, подоспевший Ричард присоединяется к ним. Певучий акцент Эрменгарды производит поразительное впечатление на Ричарда, который красуется, пока крестная целует его. Одного взгляда женщины-воина достаточно, чтобы виконтесса поняла, каким подростком станет ее крестник: восхитительный мальчик, с еще неловкими движениями, однако уже видно исключительное телосложение. Она горда и счастлива за Алиенору; затем подходит к лошади королевы, которую ей представляет Ричард: Бель Амор. Алиенора проявляет нетерпение, ей хочется поговорить с подругой с глазу на глаз.
— Не думай, что я приехала просто так. Прежде всего, я приехала, чтобы увидеть вас. Да, моя дорогая, — говорит Эрменгарда, склонившись в реверансе, — я приехала купить твоих великолепных ослов из Пуату для перевозки тяжелых корзин в моих солеварнях. Мне нужны прекрасные караваны выносливых мулов и ослов. Один Бог знает, что это за каторжный труд — под летним солнцем разбирать кучи проклятой соли и развозить ее[126].
Тем временем все персоны, которые ожидали перед воротами города, подошли к ним, напевая любимые песни Алиеноры, и особенно песню соловья: «Пел ли ты, лесной соловей, слышал ли ты его голос?»
Ворота города открываются очень быстро. Раздаются звуки труб, и вскоре звонят колокола всех церквей, объявляя о прибытии герцогини Аквитанской. Через несколько часов зажгутся тысячи свечей; уже можно видеть, как из домов выходят старые женщины в праздничных головных уборах, молодые женщины с грудными детьми на руках, собираются мужчины — все хотят увидеть королеву. Девочки и мальчики кричат: «Орлица взлетела, прощай, Плантагенет!» Взявшись за руки, они танцуют фарандолу. Алиенора приветствует их, спускается с лошади, берет на руки детей и смешивается с толпой.
«Неосторожная», — думает Эрменгарда и подает знак своим слугам, чтобы те усилили охрану королевы. Но Алиенора расталкивает всех, кто встает между нею и ее народом; радость от встречи тождественна той симпатии, которую вызывает королева. Она направляется к рыночной площади и к строительству церкви Нотр-Дам-ла-Гранд, которое в самом разгаре. В двух шагах от паперти гудит рынок.
Приехав во дворец, они находят милый их сердцу беспорядок. В большом центральном зале с высоким потолком, который Генрих и Алиенора совсем недавно приказали построить, нашествие веселых трубадуров. Слуги королевы от радости потеряли голову, вздохи старого раздатчика хлеба просто надрывают душу.
— Они нас опередили, — говорит Эрменгарда, входя решительным шагом. — Однако это не причина, чтобы считать, что вам все дозволено, — бросает она трубадурам. — И представьтесь нам, господа, каждый по очереди, это вам замок, а не мельница.
Они повинуются, обнажают голову. Позвякивают погремушки, которые некоторые жонглеры носят на поясе, вызывая всеобщее веселье. Каждый берет свой музыкальный инструмент. В первом ряду дебютанты, которые еще не беспокоятся о совершенстве техники игры, они подражают старине. Некоторые пришли из Оранжа, где начинает проявлять себя некий Рамбаут, чьи рифмы и музыку очень ценят слушатели; другие — из Нарбонны или Монпелье. Эрменгарда извиняется за такое количество музыкантов перед Алиенорой.
— Репетируйте, друзья мои. Пусть вам подадут лучшее вино наших виноградников в изысканных кубках и вдоволь местной ветчины. Внимание, нарбоннцы, провансальцы и пуатвенцы, щедрость не означает опьянение, если только речь не идет о любви. Мы хотим трубадуров. И пусть те, кто мог бы счесть, что их прекрасная дама, которой они адресуют свои «кансоны»[127], уже не в том возрасте, чтобы вдохновлять, не обращают на это внимания. Пусть думают о своих прелестницах, но на мгновение заставят почувствовать, что поют только для нас. В шестнадцать лет мы не имели права слушать трубадуров, а еще меньше любить вас, прекрасные молодые люди.
Пейре Рожье, трубадур, влюбленный в Эрменгарду, подобные комментарии не одобряет…
— Нам она нравится, — заявляют гасконцы. — У нас есть наша Алиенора, которая для всех жителей Прекрасная Дама. Мы любим Аквитанскую орлицу.
Они громко кричат, выражая свою любовь, и королеве с трудом удается их успокоить. Она ждет, когда наступит тишина, чтобы было слышно, как трубадуры представляются. Рамбаут д’Ауренга[128], молодой, высокий тонкий юноша, светлолицый, с тонкими чертами лица, мечтательным взглядом, немного флегматичный, обладающий подлинным поэтическим даром. Это он изобрел так называемый секретный стиль. Рамбаут отбивает такт, перебирает струны, заставляя своих слушателей замереть, и запевает:
